– Что?
– Первый реальный план справедливого устройства мира! Найти бы того, кто это изобрел и связал с имиджем иудейского неудачника, несшего бред на площадях, найти бы Его – и поклоняться Ему! Что? Что такое?
Басеску смеялся, сидя в кресле за моим диваном. Я улыбнулся. Мне давно уже не было страшно. Да и чего бояться? Светящийся шар не может испытывать жажду мести. Року плевать на нас. Люди появились независимо от желания Бога. Дарвинисты правы, и верующие правы. Просто эти два мира возникли одновременно и с поры своего возникновения только теснят друг друга.
– Это напоминает мне, – утер слезы Басеску, – книгу Булгакова. Помните?
– Этого русского? Припоминаю.
– Дьявол сидит на скамейке с советскими писателями и рассказывает им, как на самом деле заканчивалась жизнь Иисуса, и о его встрече с Пилатом. Милейший Влад, неужели вы, по примеру своего знаменитого тезки, вечны? Может, вы – сам дьявол?
– Мне нравится, доктор, – я снова лег на диван; ужасно болели ноги, – ваша наблюдательность и ассоциативность мышления. Сравнить нас с Воландом и русскими поэтами…
– Вы хорошо платите своим рабочим? – поинтересовался Басеску.
– А что?
– Мне кажется, – доктор вернулся к анализу, механически подметил я, – что вас тревожит проблема некоей социальной справедливости. Вы, может быть, в глубине души опасаетесь недовольства работников?
– Доктор, – недовольно сказал я, – вы все упрощаете, а ведь только что я похвалил вас за тонкость.
Вечером, глядя, как на слюдяных стеклах замка разгорается пламя в деревушке под горой, – шел 1325 год, я отлучился в Молдавию, чтобы подписать договор о союзничестве, и соседи, пользуясь случаем, грабили мои предместья, – я думал о Басеску. И пришел к выводу, что он славный парень. Нет, это вовсе не означало, что я собираюсь подарить ему вечность. Мы были знакомы вот уже три года, он лечил меня от всех на свете болячек и не заслуживал такой неблагодарности. Напротив, я собирался подарить ему смерть. Не сейчас, может быть, позже? Потом я подумал о Прометеусе. До его прибытия в замок оставалось шесть месяцев. У нас всегда было холодно, а он наверняка приедет легко одетым. Я пошел в кладовую, достал меховую шапку и повесил ее на оленьи рога, чтобы не забыть.
– Стало быть, Иисуса убили вовсе не за то, что Он представлял какую-то там опасность для римлян, или, упаси боже, для оккупированных ими иудеев? – спросил меня Басеску на очередном приеме.
– Доктор, – я отвлекся, – вы слышали, что на пост президента страны баллотируется ваш однофамилец?
– А, – махнул рукой медик, – мэр Бухареста? Кретин. Наслышан. Но я задал вам вопрос.
– Он риторический. Ответ – да. Более того, Иисус даже для религии этих иудеев опасности не представлял. А зачем вы хотите говорить со мной об этом? Ну, выкладывайте.
– Иногда пациент, – честно признался Басеску, – не может рассказать о каких-то эпизодах своей жизни прямо. Ему мешает преграда, заслонка его же собственного сознания. В то же время ему хочется об этом рассказать. В его мозгу идет своего рода борьба. И сознание находит выход: человек рассказывает историю, на, казалось бы, совершенно другую тему. На самом же деле это преломленное (как луч в воде) изображение его истинной истории. А мне как врачу остается лишь ее внимательно выслушать и, сделав скидку на преломление, восстановить истинную картину.
– Вы реставратор, – задумчиво сказал я, – а то, о чем вы мне рассказали, напоминает писательство.
– Очень похоже, – кивнул Басеску, – вы, как всегда, наблюдательны. Так за что же убили Иисуса, если Он не представлял никакой опасности, мой пациент?
– Да все очень просто! Потрясающе, элементарно просто! – начал рассуждать я. – Конкуренция! Он претендовал на звание сына Божьего, а таких претендентов всегда было много, очень много. Особенно в те времена: римские императоры выводили свое происхождение от бога, в Иудее с удручающей регулярностью появлялся смутьян, называвший себя сыном Божьим и начинавший войну с римлянами… Сыновей Бога, говоря грубо, было тогда на Земле как собак нерезаных. И это была проблема. Проблема, которую осознавали даже такие недоучки, как Галилеянин.
– Тем не менее, – фыркнул Басеску, следивший за капельницей; он решил почистить мне кровь, о, наивный доктор, – он эту проблему решил. Иначе мы бы о нем ничего не слышали.
– Вы не могли бы положить мне под голову еще одну подушку? Благодарю вас. Да, я отдаю должное изворотливости Иисуса: Он решил эту проблему. Огромное количество сыновей Божьих. Галилеянин как человек хитрый и сметливый (исключительно в житейском плане) понимал, что Его первым делом спросят, почему иудеи должны верить именно в Него? Почему именно Он, а не Вар-Равван, Цха Цри, не Тот-то или Тот-то? Каковы доказательства Иисуса?
– Вот я вас и поймал. Вера, – поправлял под моей головой подушки Басеску, – не требует доказательств. И это знали даже иудеи. Она требует чуда, веры.
– Согласен. Единственное доказательство в данном случае – чудо. Но этого-то он как раз представить и не мог. Поэтому Иисус извернулся исключительно в словесном обороте, заявив, что мы, дескать, все дети Божьи. Таким образом, он и против официальной доктрины, согласно которой Бог сотворил нас всех, не попер и выкрутился. Скажем так, сумел сохранить лицо. Я для вас Сын Божий, но если вы – из полиции, то я имел в виду вовсе не это, а просто сказал, что мы все – дети божьи, и стало быть, сказав, что я – Сын Божий, я ничего такого не имел в виду.
Басеску рассмеялся. Кажется, я изрядно поднимал его настроение.
– Вы самый забавный злопыхатель Божий, которого я знал. Вот, выпейте пока это.
– Доктор, да хватит уже пичкать меня какими-то микстурами. За несколько месяцев вашего лечения я от них буквально опух. Да еще и тошнота.
– Терпите. Прошу вас, продолжайте.
– Ох, ладно уж. Гнусные, омерзительные отговорки – вот чем славился Иисус! Впрочем, чего я возмущаюсь. Наглость, самовлюбленность и чрезмерная напыщенность всегда сочетались в Галилеянине с ужасающей трусостью. Он всегда, всего и всех боялся.
– Вы и вправду говорите как очевидец. Я начинаю вас бояться.
– Не смейтесь. Для того чтобы восстановить события или понять характер персонажа, не обязательно знать его лично. На то и существует текст.
– Это относится к художественной литературе. Библия это скорее мемуары.
– Любая литература художественна, согласны?
– Увы, да.
– Итак, чтобы страх его оставался тайным, Галилеянин постоянно придумывал отговорки. Боялся женщин и потому до тридцати с лишним лет на пушечный выстрел их не подпускал, оправдывая это совершенно ненатуральное поведение какой-то там чистотой.
– У вас есть любовница?
– Ох, – я закряхтел, потому что лекарство было невыносимо горьким, – мой мальчик. Вы не против, чтобы я вас так называл? Все-таки разница в возрасте у нас не малая…
– Всего пятнадцать лет, если вам и вправду сорок, как вы мне сказали. Но я не против. Мальчик так мальчик.
– У вас есть сомнения в моем возрасте, мой мальчик?
– Никаких. Итак, любовница. Она у вас есть?
– Мебельная фабрика – моя любовница, доктор.
– Что ж, нам надо будет обсудить это позже. Чего еще боялись вы… простите, боялся Иисус?
– Боялся родителей и потому сбежал из дому в раннем возрасте, найдя для себя оправдание в том, что якобы он призван.
– У вас не было родителей, вы говорили.
– Не будьте столь прямолинейны, доктор. Все же я рассказываю вам об Иисусе, а не о себе. И еще. У меня были родители, иначе как бы я появился на свет?
