Намедни.
– А почему? Растолкуй мне, пожалуйста, – прищурил глаза отец. – Почему?
Мужик истово перекрестился.
– На все воля божья, батюшка-барин. От старости лет сдохла Карюха. Век вышел.
– Ишь ты, век вышел, – насмешливо проговорил отец. – Рассказывай сказки! Небось нахлестался в кабаке, как свинья, да и загнал животину. Скажи, не так?
– Спаси Христос, батюшка-барин, – глядя больными, усталыми глазами, плачущим голосом отозвался крестьянин. – Да мне зелья этого поганого и на дух не нужно. Вот и Ераст Силыч подтвердить могут.
Отец вопросительно глянул на старосту:
– Как?
Ераст презрительно хмыкнул в черную бороду:
– Все они – одного поля ягода. Только и твердят: в кабак далеко, да ходить легко, а в церкву – близко, да ходить склизко!..
Откинувшись на спинку стула, отец раскатисто захохотал:
– Это ты, братец мой, в самую точку. В кабак далеко, да ходить легко! Ловко! Ха-ха-ха!
Подогретый господской похвалой, староста самодовольно крякнул и продолжал:
– Где кабачок, там и мужичок! Это любому-всякому известно! Им бы о боге подумать да на барина часок лишний потрудиться, а они – за косушку! Знаю я их!..
В толпе загудели. А сухощавый мужик, упав на колени, громко всхлипывал:
– Отец родной, милостивец наш! До вина ли мне! Детишек куча. С голоду пухнут. А Карюха куда как была стара. Все зубы выпали. Хоть кого спроси… Окажи божескую милость, дай лошаденку немудрящую какую. Пожалей детишек малых. Ради пресвятой богородицы… – И крестьянин ткнулся губами в кончик блестящего барского сапога.
– Ну, ладно, ладно, – брезгливо подтянул ноги отец. – Так и быть, дам лошадь. А за то, что не сберег прежнюю, отправляйся на конюшню… Фомка, эй, Фомка!
Из толпы высунулось подслеповатое лицо пожилого мужика:
– Что прикажешь, батюшка-барин?
– Посеки его, Фомка, малость, – показал отец пальцем на сухощавого крестьянина. А затем неожиданно добавил: – Потом и он тебя немного похлещет. Ко взаимному, так сказать, удовольствию. Хи-хи-хи!
До чего же противно Коле это хихиканье! В такие минуты он страшно не любит отца. Он кажется ему чужим, неприятным человеком.
– Батюшка-барин! – услышав, что и ему придется лечь под розги, взвыл подслеповатый мужик – Меня- то за что? Я-то чем провинился?
– Выходит, ты в своем доме не хозяин. Холсты, холсты где? Двадцать аршин.
– Не посылай на конюшню, барин, – умолял крестьянин, – завтра будут холсты. Глаза у бабы ослабли. Видит плохо. Задержалась чуток. А завтра холсты принесу. В собственные ручки Аграфене-ключнице сдам. Видит бог…
– То завтра, то сегодня, – сердился отец. – Марш на конюшню, и никаких разговоров!..
Тут взор его упал на выглядывавшее из-за плеча подслеповатого мужика испуганное лицо Василисы.
– А ты здесь зачем?! Тебя кто звал?! – закричал он.
Василиса, задрожав от страха, едва слышно пролепетала:
– Степаху, сынка моего, звали, а он отлучимшись. Вот я заместо него.
– Этого еще не хватало! Ишь, до чего глупая баба додумалась… Ераст, где Степка? Докладывай!..
– Виноват, не проследил! – заегозил староста. – Дурит парень. В Аббакумцево повадился.
– В Аббакумцево? К девкам, что ли? Ох, уж задам я ему!
Староста хотел что-то ответить, но, поперхнувшись, промолчал.
Рывком откинув шинель на спинку стула, отец погрозил Василисе кулаком:
– Одно остается – продать всю вашу семейку беспутную. Никакой, то есть, пользы от вас. Морока одна… Пошла прочь! А Степку ко мне немедля. Слышишь?
Схватившись за голову, Василиса исчезла за воротами.
Глубокая тревога охватила Колю. Неужто и в самом деле продаст отец семью этой несчастной женщины? И Савоську, и его старшего брата Степана, и меньших братишек и сестренок? Бедный Савоська! Он и не подозревает, что его ждет. Всем сердцем волнуясь за судьбу своего закадычного дружка, Коля шмыгнул носом. Потом еще и еще. Отец невольно обернулся.
– Что, скучаешь, брат? – нахмурившись, спросил он. – Неинтересно? Тебе бы только баклуши бить. Скажи, не так?
Баклуши? Коля никакого понятия о них не имеет чудное слово. Откуда его отец выкопал?
– Вижу, надоело тебе, ступай-ка гулять, – сказал вдруг отец!
