Кретьена де Труа (XII в.) во Франции или рыцарскую поэму 'Парцифаль' Вольфрама фон Эшенбаха в Германии (XIII в.). Тому же Вольфраму фон Эшенбаху принадлежали и составленные им с глубокой искренностью ли рические песни в жанре провансальской альбы. Кроме альбы в Провансе существовало еще множество других жанров любовной лирики, пронизанных глубокой искренностью, но постепенно доходивших до определенного схематизирования.
Все указанные здесь произведения эпического и лирического характера, полународные, полуиндивидуальные, развивавшиеся в течение столетий, как раз здесь, в XII - XIII вв., достигли своего наивысшего развития, а во многом начинали клониться к упадку. Все эт и произведения уже не основаны на олицетворении и не имеют ничего общего с аллегорией. Это самая настоящая символика, где общее и индивидуальное, идейное и материальное, внутреннее и внешнее сливаются в единый и нераздельный художественный образ, который вполне можно считать предшествием более развитого индивидуализма эпохи Высокого Ренессанса. Гениальное слияние общежизненного и единичного прежде всего дано у Данте Алигьери (1265 - 1321), этого последнего поэта средневековья и первого поэта новой эпохи .
При обращении к Данте нам необходимо остановиться на основном положении его эстетической доктрины - признании 'божественной обусловленности творческого акта, который имеет несвободный характер' (68,1, 53). Для Данте идея - это 'мысль бога':
Все, что умрет, и все, что не умрет,
Лишь отблеск Мысли, коей Всемогущий
Своей Любовью бытие дает.
('Рай', XIII, 52 - 54. Здесь и далее перевод М.Лозинского)
Если искусство у Данте не может отразить божественное совершенство, 'воплотить чистую идею красоты' (там же, 55), то в природе она только иногда проглядывает, и художник должен уловить ее и постараться выразить в своем произведении. В.Н.Лазарев отмечает: 'Дантевское понимание искусства восходит своими истоками к новоплатонизму. Оно базируется на признании примата идеи. Эта идея, связываемая непосредственно с богом, обладает абсолютным совершенством только в чистом виде. Преломленная же в материи природы или искусства, она утрачивает свою первозданную законченность. Тем самым перед искусством встает задача приближения к потустороннему идеалу, который теоретически не может быть осуществим. Именно на этом пути искусство становится символом более высоких ц енностей' (там же, 55).
И эта тенденция Данте к символизму подтверждается его призывом читать 'между строк':
О вы, разумные, взгляните сами,
И всякий наставленье да поймет,
Сокрытое под странными стихами.
('Ад', IX, 61 - 63)
Отмечая далее, что художественная сила дантовских стихов заставляет забыть о скрытых в них символах, В.Н.Лазарев подчеркивает, что художественная практика в данном случае опережает современную эстетическую теорию, для которой характерно неоплатоническое понимание идеи и которая не определяет творчества поэта и современных ему художников (см. там же, 56 - 57). Такое отрицание неоплатонизма у Данте и Джотто не совсем верно. Неоплатонизм господствует здесь целиком. Однако он перегружен той материальной кон кретностью и теми невероятно чувственными образами, которые при всей своей ужасающей или, наоборот, светло-увлекающей форме, таят под собой, по мысли того же В.Н.Лазарева, всемогущую платоническую идеальность.
О влиянии идей Платона на Данте говорит и И.Н.Голенищев-Кутузов. Отмечая знакомство Данте с другими греческими философами, его глубокое почтение к Пифагору, его занятия Стоей и т.д., этот автор указывает, что, 'несмотря на частое совпадение дантовских вз глядов с аристотелианскими, его поэтическому мироощущению учение Платона было ближе' (32, 77 - 84; 82). Под воздействием идей Платона, 'воспринятых им как непосредственно ('Тимей' и, возможно, 'Федр'), так и из книг неоплатоников конца античности и XII в .', возникла 'доктрина иерархического строения бытия' (там же, 78, 82). И.Н.Голенищев-Кутузов отмечает общую неоплатоническую направленность творчества Данте, которая 'нередко преодолевает аристотелевские построения уже в 'Пире', не говоря о более поздни х сочинениях Данте, за исключением, быть может, 'Монархии'. Уже в 'Пире' в философскую систему Данте врывается неоплатоническое учение Дионисия Ареопагита об ангельских иерархиях. И Дантова психология, и его учение о свете отмечены печатью влияния неопла тонистических идей...' (там же, 83).
Специально отношению Данте к Дионисию Ареопагиту посвящена работа Д.Зумбадзе 'Дионисий Ареопагит и Данте Алигьери' (54), где как основная проблема выдвигается проблема духовного света.
В резюме работы Д.Зумбадзе мы читаем: 'От понимания света в мифологическом осмыслении рождения бога вина и опьянения - Диониса - как божественной непостижимой силы, от понимания божественного мрака библейского Моисея, от платонического сверхидеального св ета, вернее, проходя через эти понимания, Дионисий Ареопагит создает классический мистико-философский образ ослепительного божественного света, который становится решающим образом в поэтическом мышлении Данте Алигьери. Для освещения этой проблемы мы каса емся в основном вопроса о небесной иерархии, образе Беатриче и образе перводвигателя. В переживании великого Итальянца, путь, высоко подымающийся в дионисиевских небесных иерархиях к перводвигательной силе, - путь любви. Но это платоническо-христианское решение приближения к богу здесь, у Данте, преподносится все-таки не обыкновенным путем: гений любви здесь такая же доля избранных, как гений поэзии, философии, пророчества, религиозного вдохновения. Дантовский путь любви - это путь восприятия божественн ого света. Понятие света как возвышающей силы и света как разрушающей силы, мысль о том, что свет может осветить и возвысить человека и может разрушить его, с удивительной поэтической силой звучит в божественном осмыслении Данте Алигьери. Фактически вся поэма - это мистерия приобщения к этому ослепительному свету' (там же, 74).
Белый - цвет дневного света. В цветовой символике Данте, которую особо рассматривает В.П.Гайдук, 'определение bianco... объединяет сверху ахроматические и полихроматические символы цветового сопровождения поэмы Данте' (29,174). Если для 'Ада' характерны 'темные' тона (bruno, cupo, atro, tetro и т.д.), то 'путь из Ада в Рай это 'переход от темного и мрачного к светлому и сияющему, тогда как в Чистилище происходит смена освещения' (там же, 176). Для трех ступеней у врат Чистилища выделяются символически е цвета: белый - невинность младенца, багровый - грешность земного существа, красный - искупление, кровь которого убеляет, т.е. белый появляется вновь как 'гармоническое слияние предыдущих символов' (там же, 179).
Собственно цветовые, хроматические определения появляются в 'Рае' и объединены в гармоническую, традиционно трехцветную радугу, а не разбросаны в хаотическом беспорядке. В.П.Гайдук делает заключение, что у Данте 'из хаоса, пестроты красок внешнего мира с оздан космос - гармония красок мира внутреннего' (там же, 180). Чтобы достичь такой гармонии, покоя души, надо пройти 'три ее состояния: бытие, очищение и обновление, которым и соответствуют три мира: ад, чистилище и рай' (43, 172).
В своем трактате 'Пир' Данте развивает целое учение о символе. Приведем это известное место ('Пир', II 1 2 - 12. Здесь и далее перевод А.Г.Габричевского): 'Для уразумения же этого надо знать, что писания могут быть поняты и должны с величайшим напряжение м толковаться в четырех смыслах. Первый называется буквальным, и это тот смысл, который не простирается дальше буквального значения вымышленных слов, - таковы басни поэтов. Второй называется аллегорическим, он таится под покровом этих басен и является ис тиной, скрытой под прекрасной ложью; так, когда Овидий (Met., XI, 1) говорит, что Орфей своей кифарой укрощал зверей и заставлял деревья и камни к нему приближаться, это означает, что мудрый человек мог бы властью своего голоса укрощать и усмирять жесток ие сердца и мог бы подчинять своей воле тех, кто не участвует в жизни науки и искусства; а те, кто не обладает разумной мыслью, подобны камням... Третий смысл называется моральным, и это тот смысл, который читатели должны внимательно отыскивать в писания х на пользу себе и своим ученикам. Такой смысл может быть открыт в Евангелии, например когда рассказывается о том, как Христос взошел на гору, дабы преобразиться, взяв с собою только трех из двенадцати апостолов, что в моральном смысле может быть понято так: в самых сокровенных делах мы должны иметь лишь немногих свидетелей.
