как синтез, человек начинает понимать смысл жизни (388), осуждать себя и постепенно, может быть, в процессе вечности времени, преодолевает всякое зло в себе. Только такой человек заслуживает царства Божиего. Таким образом, вечного ада нет. Существует только «чистилище, и в нем человек пребывает временно» (391). Что касается нехристиан, то они, возможно, «по смерти своей получат свет Христа» (462).
Если бы для одних существ был уготован вечный рай, а для других — вечный ад, то это бы говорило о неудаче сотворения мира и невозможности теодицеи. Отец Сергий называет учение о вечных муках ада «исправительно-уголов-ным кодексом теологии» (513). Недопустимо, чтобы недолгий и ограниченный грех человеческий наказывался вечными мучениями. «Тот факт, что мы сотворены всеведущим Богом, является, так сказать, онтологическим доказательством будущего спасения» (550, 573).
В заключение я остановлюсь на основных положениях булгаковской философии языка, изложенных им в большой работе «Философия слов». Эти положения представляют ценность не только с лингвистической, но и с религиозно-философской точки зрения. В 1924 г. отец Сергий прочел введение к этой книге на Русском академическом конгрессе в Праге, Оно было напечатано в «Festschrift Т. G. Masaryk zum 80 Geburtstage» («В честь 80-летия Т. Г. Масарика») под заглавием «Was ist das Wort?» («Что такое слово?»). Согласно Булгакову, звуковая масса есть $ы/м слова, как учили стоики: оно — материя, идеализируемая формой, имеющая смысл или идею. Словесная идея может иметь различные воплощения: звук, жест, письменные знаки. Однако как симфонии Бетховена написаны для оркестра, так и словесная идея преимущественно находит свое воплощение в звуках человеческого голоса. Связь между идеей и ее воплощением не является внешней ассоциацией. Булгаков в категорической форме отвергает психологические теории, которые все сводят к психологическому процессу в человеческом разуме и рассматривают слово как чуждый смыслу знак для сообщения этого психического процесса другим, людям.
При появлении слова в космической реальности, говорит Булгаков, имел место двойной процесс, проходивший в двух противоположных направлениях: идея освобождалась от сложной целостности существования и одновременно творила для себя в микрокосме человеческой индивидуальности в соответствии с голосовыми возможностями человека новое тело — слово. Сам космос говорит через микрокосм человека в словах — живых символах, деятельных иероглифах вещей, ибо реальная душа словесного звука — это сама вещь. Так, например, душа слова «солнце» — это сам небосвод. Множественность языков не исключает единства «внутреннего слова», так же как те же самые китайские иероглифы в различных провинциях Китая произносятся по-разному (39). Вавилонское смешение языков напоминает разложение белого луча света на многочисленные спектральные цвета. Такое разложение, однако, не затрагивает «внутреннего слова». Об этом свидетельствует возможность перевода с одного языка на другой. Значительную ценность представляет теория Булгакова о том, что множественность языков есть следствие распада человечества в связи с ростом субъективизма и психологизма, т. е. пагубное сосредоточение внимания на субъективных, индивидуальных особенностях речи. Большое значение имеют также рассуждения Булгакова о попытках каббалы рассматривать буквы одновременно как первоначальные элементы языка и космические силы.
Философия языка Булгакова, естественно, солидаризируется с так называемым «имяславием»[285]. В «Свете Невечернем» он пишет: «Имя Божие есть как бы пресечение двух миров, трансцендентное в имманентном, а потому «имя-славие», помимо общего своего богословского смысла, является в некотором роде трансцендентальным условием молитвы, констатирующим возможность религиозного опыта. Ибо Бог опытно познается через молитву, сердце которой есть призывание трансцендентного, именование Его, а Он как бы подтверждает это наименование, признает имя это своим, не просто отзываясь на него, но и реально присутствуя в нем».
Жизнь отца Сергия была наполнена кипучей творческой деятельностью. В своих работах он затронул множество проблем и дал им оригинальное разрешение. В большую заслугу Булгакову следует поставить борьбу, которую он провел в ранний период своей деятельности против человеко-обожествления, демонизма и других разновидностей современного антихристианства. Особенно следует отметить в спекулятивной системе Булгакова философию языка, теорию красоты и космоса как одушевленного целого. В области теологии чрезвычайно ценно его обоснование учения об универсальном спасении, а также его учение о том, что воплощение — не только средство спасения человечества от греха, но и нечто более значительное, а именно необходимое условие обожествления тварных личностей. Отсюда следует, что в связи с сотворением мира Сын Божий — это Богочеловек от века вечного. В такой же степени заслуживают высокой оценки замечания отца Сергия о «мистическом проникновении» язычества, духовной силе, проявившейся в чудесах Христа, и о соотношении между Св. Духом и Матерью Божьей. Вековой спор римско-католической и православной церквей о filioque отец Сергий поставил на новую основу указанием на то, что слова «рожденный» и «исходящий», примененные соответственно к Сыну и Св. Духу, означают не их причинную связь с Богом-Отцом, а различные аспекты самооткровения, абсолютной личности. Если стороны будут рассматривать спорный вопрос с этой точки зрения, то богословский конфликт между ними прекратится.
Софиология и ряд других учений Булгакова подверглись резкой критике со стороны московского патриарха и эмигрантского синода в Карловаце. Патриаршее осуждение и два ответа Булгакова, в которых он защищает свою позицию, опубликованы в книге «София, Божественная Мудрость»[286] (Париж, 1935). Критический анализ ответов Булгакова сделан в книге В. Н. Лосского «Диспут о Софии»[287]. Член Карловацкого синода архиепископ Серафим написал большую книгу под названием «Новое учение о Софии, Мудрости Божией»[288] (София, 1935).
Основной недостаток философской системы отца Сергия состоит в том, что в своем учении о божественной Софии как природе (усии) Бога он утверждает онтологическое тождество между Богом и миром. Такое тождество не допускается ни отрицательной, ни положительной теологией. Согласно отрицательной теологии, Бог — это божественное Ничто, не выразимое какими-либо понятиями, заимствованными из области вселенского бытия. Разделение между Богом и миром имеет ярко выраженный онтологический характер. Поэтому нельзя говорить о каком-либо полном или частичном тождестве божественного Ничто и мира. Бездну между Богом и миром не заполняет и положительная теология. Религиозный опыт свидетельствует, что Бог — личное существо, а откровение — что он есть единство трех ипостасей. Однако следует помнить, что Бог продолжает оставаться божественным Ничто, даже будучи ипостасью. Слова, которые обозначают идеи в земной сфере бытия, приобретают иной смысл, будучи примененными к Богу. Этими словами мы пользуемся потому, что учитываем некоторое подобие между миром и Богом как субъектом положительной теологии. Тем не менее как подобие, так и различие имеют металогический характер[289]. Всякие два объекта, которые подобны или различны в логическом смысле, в какой-то мере обязательно тождественны или, по меньшей мере, неизбежно связаны с элементом тождества. Металогическое подобие не связано с частичным тождеством в любом смысле этого термина. Отсюда понятно, что если бы. относящиеся к Богу идеи личности, разума, существования и так далее были тождественны соответствую-щим идеям, относящимся к земным существам, то божественное Ничто было бы обособлено от ипостасей Св. Троицы. Тогда мы бы рассматривали божественное Ничто как более высший принцип, дающий начало ипостасям Св. Троицы как низшей сфере бытия, связанной» в свою очередь, с миром отношением частичного тождества.
При отрицании концепции высшего и низшего Бога, а следовательно, и признании соответствия божественного Ничто каждой ипостаси Св. Троицы необходимо строго придерживаться следующего положения: во-первых, между Богом и миром существует онтологическая пропасть, во-вторых, пантеизм
