телячьей кожи и с многими листками-закладками. Старец прикрыл книгу, унес в моленную. Вернувшись, похвалил:
– Умозрительно писали деды наши. Зачитался… Медку пригубишь, гостенек?
– Не затем приехал, отец. За ополчением. Десять тыщ даю за ополчение. Выставляй своих! Всех способных. Десять тыщ!
– По скудоумию своему что-то не возьму в толк…
– Пятнадцать! Половина – золотом, вторая катьками.
Начетчик вытащил из кармана листовку, долго перебирал высохшими пальцами.
– Вот что я скажу тебе, Михаил Губин. Езжай-каты из села. Дам тебе цидулку. Все ворота откроет. В скиты держи путь. В Богородские или в Токийские. Можно и подале – ворон не залетит. Поклонишься нашим старцам тыщонкой-другой. Боле им не надобно. А пятнадцать – прибереги…
– Так, отец праведный! Двадцать!..
– Что ты, Дементьич?! Мне уж восьмой десяток. Пора о гробе думать, не о суете мирской. На челе твоем – не обидься – знамение вижу. Молиться тебе пора, верь!
Старец погладил широкую белую бороду, сотворил над гостем двуперстие:
– Прими благословение мое.
Губин выкрикнул с отчаянием:
– Двадцать пять!.. Раздевайте, разувайте!
– Гордыня тебя обуяла, человече. И ста – не надо, – сокрушенно сказал старец. – За младость сладчайшую, за радость жизни людской аз, яко пастырь, – пред ликом господним ответчик. Смири гордыню свою! Уходи в скиты, молись…
Начетчик встал на колени и начал класть поклоны древнему раритету.
Снова ехал «великий реставратор» по пыльным улицам и снова спорил с самим собой: и этот не взял!.. Врешь! Временно все это, временно. Просто людишки зазнались, кончилась война – подорожали кости и мясо! Думают, не хватит денег у купца Губина!
В доме своем, уже опустевшем от разного сброда, Губин спросил Жданова:
– Цыган воротился?
– Пришел. Позвать?
– Айда в кабинет.
В кабинете Губин весь напрягся. Лицо стало багрово-синим. На руках вздулись толстые жилы, и синий склеротический зигзаг на виске стал пульсировать…
– Ну, Васька, пришло твое время. Которые в подвалах, сёдни ночью – всех!.. До седьмого колена изничтожать буду сатанинское племя!..
Пароход с чоновцами из Новониколаевска опаздывал.
По мелководью Чауса шли с опаской, на переменных ходах, – капитан Шухов страховал себя от аварии. С полубака неслись на мостик крики матросов-наметчиков:
– Пять футов!.. Пронос!.. Обратно пронос!.. Под табак!..
И в такт докладам капитан Шухов переводил рукоятку машинного телеграфа со «среднего» на «малый»…
На барже десантники нервничали.
– Что этот лягушатник измывается над людьми?
– Машину калечат!..
– Опять запоносился! Давай правильный ход!
Ротный партотрядников товарищ Баяндин приказал взводным унять страсти учением, и взводные начали учить классическим приемам штыкового боя.
Стояла нестерпимая жара, и отрядники часто обливались забортной водой, вычерпывая Чаус пожарными ведрами.
Мечтали вслух: «Скорей бы, что ли, в штыки – так в штыки, эка невидаль! Лиха беда – солнце: в такой парильне становишься квелым – и винтовка пудовая, и шагать неохота, не то что бегать».
Вдруг знойную одурь как ветром сдуло: подале села Вьюны засада мятежников стегнула с берега пулеметной очередью. Пули изрешетили баржевую и пароходную рубки, разбросали отрядников за прикрытия.
На невидимый в кустах пулемет десантники ответили трескучей россыпью бесприцельной пальбы, а пароходу с берега уже кричали матерно, сучили кулаками.
Пребывавший на мостике Гошка Лысов заорал нелюбимому капитану:
– Какого пса тянете свою коробку?! Врубайте «полный», а то гады с берега нам еще подсылят!
Богомольный Шухов только рукой махнул: все равно пропадать без покаяния, мель – так мель!
И врубил вилку машинного телеграфа на «полный вперед». Вслух сказал тоскливо:
– Пожалуйста. Мне – что в лоб, что по лбу!
Под самой Колыванью Шухов с облегчением перекрестился, зайдя в рубку, отобрал у рулевого штурвал и самолично подвел буксир с баржей к берегу.
Завели чалки, из припасенных бревен стали ладить настил-сходни для пушки: шестидюймовая гаубица – вес нешуточный.
Отрядники ожили, попрыгали на берег строиться. Четверо, выполняя приказ, нырнули в кусты: пошли на поиск рисковых пулеметчиков. Скоро в той стороне громыхнуло. Стрелковые упражнения пулеметной заставы врага прекратились.
Охотники вернулись, притащив на плечах «шош», доложили старшим командирам – Баяндину и Одинцову:
– Вдрызг пьяные, черти. На ногах не стояли и идти сюда никак не соглашались. Так и не могли уговорить.
Гаубицу уже скатили на плотный песок, вывели на позицию.
Начальник гарнизона Атрашкевич позицию одобрил, приказал отвести лошадей, а сам, взойдя на капитанский мостик, взялся за бинокль. Смотрел на Колывань, прикидывал: «Оно, конечно, можно бы из-под кручи на яр бить, но ни трубки, ни прицела не определить – будем лишь улицы да дворы пахать, к тому же – дети, женщины, старики, да не все же там одни сукины сыны, есть и нормальные советские люди…»
Атрашкевич опустил бинокль, повернулся к адъютанту Пете Филимонову:
– Ступайте к батарейцам, скажите: пусть шарахнут между первой и второй линией окопов противника шрапнелью. Да повыше, для устрашения главным образом.
Адъютант побежал и вернулся.
Батарейцы ударили шрапнелью: раз и два. Начгар снова поднес к глазам бинокль.
– Посыпались из окопов, как тараканы под кипятком! Немного же им было нужно! Стоп! Опять наши заряжают. Отставить артогонь! Взгляните, Одинцов, – начгар протянул бинокль командиру территориального батальона, – какой-то солдафон палит из револьвера в спины бегущим. Увлекся укреплением дисциплины! Надо бы остепенить этого ретивого полководца.
Вдруг из села по пристани забили пулеметы. Пули цокали о кнехты, о буксирный гак, о поручни, выбивали щепу из дровяной клади на полуюте и с визгом мчались вдаль, рикошетируя от брашпильного чугуна.
– Ишь ты! – удивился Атрашкевич. – Патронов у них, видать, много. – И тотчас бросился к своему адъютанту: – Что с вами, Петя?
Филимонов медленно оседал на палубу.
– Отнесите его, товарищи, вниз, – распорядился начгар.
Пулеметы врага умолкли, зато усилился ружейный огонь. В сухой треск трехлинеек врывались гулкие удары берданок и дробовиков.
– Базарная война! – сказал Атрашкевич, вслушиваясь в этот разнобой.
– Почему базарная? – спросил ротный партотряда Баяндин.
– На базаре боеприпасы покупали. Ну что же, товарищи, будем кончать этот шурум-бурум. Давайте к бойцам, на фланги.
Весь штаб с парохода сошел на берег. Начгар достал из деревянной кобуры маузер, прищелкнул пистолет к кобуре-прикладу, сказал комбату Одинцову:
