Какой следователь любит «чужие дела»! Да еще с надзорным производством в прокуратуре. Кто-то напортачил, а ты, изволь, отдувайся за чужой грех,
На обложке первого тома – лиловый штампик: «Арестантское».
– Один человек в домзаке. Зачислили за нами...
– Спасибо!..
– Не на чем! Читай себе на здоровье! – и секретарь ушел.
Нехотя я стал перелистывать двухтомник. Добрался до обвинительного заключения:
Ого! Две тысячи мешков! А, впрочем, что такое – две тысячи мешков? Две тысячи по четвертаку, по двадцать пять копеек – «казенная» цена – это пятьсот рублей. Ну, допустим, сплавил по базарной цене – сорок копеек мешок, – тогда восемьсот. Зарплата кладовщика, материально ответственного, триста рублей.
Охота же администрации Заготзерно возбуждать уголовное дело! Начет на зарплату, иск – и вся недолга. Подумаешь, мешки! Взыскали бы стоимость, выгнали воришку, и дело с концом. А теперь, изволь, копайся!..
На последнем листе печать краевого прокурора и резолюция:
«Направить в УР для доследования. Тщательно выяснить социальное происхождение обвиняемого Свиридова, его связи, знакомства прежде и в настоящее время, умонастроения».
Подумать только: «умонастроения»! А в анкетных данных протокола допроса записано: «образование – два класса начального училища»...
Обыкновенный, малограмотный недоучка.
Ба! Да ведь и недостача-то по складу погашена: к делу приобщена квитанция о внесении в кассу пятисот сорока трех рублей. Чего это начальство так взъелось на этого воришку?
Вызвал Свиридова из тюрьмы. И удивился.
Каждая профессия оставляет свой отпечаток на внешности человека. Кладовщик в те времена – это обычно такой живчик средних лет с начинающимся брюшком и низкорослый. У него бегающие глазки и точно рассчитанные движения, и всем своим видом он как бы спрашивает: «Ну-с, что требуется? О чем пойдет речь?» Это – один тип. И второй – флегматичный, безбородый старикан с ревматическими пальцами, перепачканными химическим карандашом, и в очках, скрывающих глаза, уже выцветшие от долгой, но бессодержательной жизни.
Но Свиридов не походил ни на того, ни на другого.
Передо мной стоял чисто выбритый, высокий брюнет, красавец с густыми вьющимися волосами и черными подстриженными усиками: видать, и в тюрьме следит за собой. Глаза его смотрели на меня прямо и внимательно, не было в них ни обычной настороженности, ни угодливости.
– Садитесь, Свиридов! Ваше дело обращено на доследование и поступило ко мне.
– Знаю...
– Я не в восторге от нашей встречи. Как это вас угораздило? Уж если падать, так с высокого коня, а вы...
– А я не падал. Ни с «высокого», ни с «низкого»...
– Как это понимать? Не признаете себя виновным?
– Как вам сказать... Прочитайте на листе «дела» сто первом... Вот-вот, здесь...
– Так! Следовательно, не признаете себя виновным? Спрашивается: зачем же вы уплатили стоимость недостачи – пятьсот рублей с лишним? Если уже следовать логике, оплата – есть признание вины.
– Деньги не я внес, а моя жена, без моего согласия. Вы взгляните на квитанцию – там не моя фамилия...
Да, правильно: деньги уплатила Е. Логинова.
– Вы что ж, с женой под разными фамилиями живете?
– Да. Она под девичьей.
– А почему?
– Ну, это к делу никакого отношения не имеет.
– Хорошо-с! Вернемся к началу. Что вы хотели сказать еще по поводу признания или непризнания виновности?.
– Как советский человек, считаю себя немного виноватым.
– В чем же?
– В недосмотре. Не догадался настоять перед начальством на организации контроля за отпуском и приемкой мешкотары. Вот если вы меня привлечете по сто одиннадцатой, то есть за халатность, вину свою признаю. Хочу предложить компромиссное решение: вы привлекаете меня не по сто шестьдесят второй, а по сто одиннадцатой, я признаю себя виновным. Музыка играет туш, и народный суд воздает мне по заслугам, а вас начальство увенчает лаврами... Ну, что скажете, гражданин инспектор? – Свиридов с веселой издевкой глядел на меня. – Между нами: дело выеденного яйца не стоит. Это все – принципиальность краевого прокурора: я нагрубил старику при тюремном обходе. А так – сами понимаете...
Все это походило на какую-то сделку. Ведь преступник часто готов вставить голову в петлю поменьше, чтобы не быть захлестнутым большой петлей.
– Прокурор интересуется вашей биографией, – ответил я уклончиво. – Прежде всего я должен выполнить указания прокурора.
– А... а! Ну, здесь у меня все в порядке. Известно многим: сам – рабочий, сын рабочего, внук рабочего и правнук рабочего...
– Доказывайте!
– Нет ничего легче: при «деле» имеется пакет с моими документами личного права – куррикумом витэ. Вскройте и убедитесь.
В пакете была старенькая истрепанная метрика, из которой следовало, что отец и мать новорожденного, нареченного Петром, происходят из крестьян и являются рабочими какой-то путевой дистанции Сибирской железной дороги. Были и еще документы. Получалось – рабочий класс.
– Хорошо, назовите адреса ваших знакомых, приятелей, друзей.
Он назвал десятка полтора. Тут были и беспартийные, и комсомольцы, и два-три коммуниста из числа колхозников, приезжавших в Заготзерно.
– Но ведь это ваши служебные знакомства, Свиридов? А вы мне просто ваших приятелей дайте, таких, с которыми у вас обычные человеческие отношения. Ну, возможно... выпивали вместе?
– Я не пью.
– Совершенно?
– Абсолютно.
– И никто к вам в гости не ходит? И вы ни к кому?
– Да. Мы с женой – домоседы.
– Ну, ладно, распишитесь! Вот здесь...
И я прекратил допрос.
– Долго намерены меня держать в тюрьме?
