свои редкие выходные, — однако даже тем, кто полагает, будто он пытался соблазнить Шерри Томас еще на ранней стадии их отношений, придется признать, что он не слишком усердствовал над своим внешним видом. Он, опять-таки, явно сильно вспотел.
Когда он заходит, Шерри Томас поднимает глаза и улыбается.
— Какой у вас мороз. Вы не могли бы настроить кондиционер потеплее?
Она принимается нажимать кнопки на настольном калькуляторе.
— Вам придется обождать. Я сейчас занята. Кое-что очень важное… черт.
Несколько минут записи, предшествующих появлению доктора Сеймура, однозначно свидетельствуют, что Шерри Томас была ровно ничем не занята — лишь принимала лекарства от, видимо, частых головных болей и нервно ходила туда-сюда по магазину. И вот теперь она дает целое представление, нажимает кнопки, чиркает на листочках. В какой-то момент она, прежде чем сделать запись, облизывает карандаш. Делает это она очень медленно, почти театрально и довольно соблазнительно. Однако если доктор Сеймур это и замечает, то виду не подает. Он спокойно сидит, пока она симулирует активную деятельность. Потом, не смотря на него, она произносит:
— Я вижу, вы решили оставить оборудование себе.
— Разве?
— А разве нет? Или вы его где-то на теле прячете?
— Оно оказалось полезнее, чем я предполагал.
— Вам было интересно?
— Наблюдение за людьми, которые говорят всякую чушь, с трудом можно назвать интересным.
— Значит, это развлечение не по вам?
— Там было несколько моментов.
— Вы выяснили, крадет ли ваша няня деньги?
— Нет. Мы все равно ее уволили.
— Если вы не выяснили то, чего хотели, чем же вам помогло наше оборудование?
Похоже, доктору Сеймуру непросто ответить на этот вопрос, он неловко ерзает на стуле, по-видимому разрываясь между своим решением помалкивать и желанием поделиться впечатлениями с Шерри Томас. Она застыла в предвкушении, как будто почувствовав, что вот он — настал ключевой момент в их стремительно развивающихся отношениях.
— Просто помогло.
Еще несколько секунд она смотрит на доктора Сеймура в упор, после чего резко встает из-за своего стола. Ее платье задирается до бедер, и он открыто пялится на них, но потом берет себя в руки и отводит глаза. Она идет в подсобку. Пытаясь замаскировать стеснение, доктор Сеймур произносит чуть громче, чем обычно:
— Вы куда?
— Выключить кондиционер. Вам же холодно, не так ли?
Пока ее нет, доктор Сеймур изучает ее стол. Он замечает таблетки, которые она недавно приняла, берет флакончик и рассматривает его. Едва он успевает поставить лекарство на место, возвращается Шерри Томас и говорит ровным бодрым тоном:
— Так будет лучше. Станет немного теплее.
Она садится обратно за стол — опять же заметны ее старания продемонстрировать как можно более полно свои бедра. Ее взгляд останавливается на пузырьке с таблетками.
— У меня бывают головные боли. От жары еще сильнее.
— Сожалею.
— Сейчас со мной все в порядке. Мой психиатр говорит, что таблетки — это все равно психосоматика.
— Вам нужен психиатр?
— Как и всем, разве нет? Впрочем, вы и так знаете, что у меня болит голова. Вы тут уже порыскали немножко, да?
Доктор Сеймур не отвечает.
— Вы всегда такой любопытный? Или вам просто скучно? А ведь скука — жуткая вещь.
— Да уж.
— Больше всего бед в мире происходит оттого, что люди не знают, чем себя занять. Хотите сигарету?
— Да. Но нет.
Тут она выдвигает ящик стола, как в первый раз, и вынимает полную пачку красного «Мальборо». У нее тонкие нежные руки. Ее маникюр того же цвета, что и сигаретная пачка.
— Вы уверены, что не хотите?
— Хочу, но курить не стану.
— Как угодно. Хотя иногда мне кажется, что лучше быть самим собой. Боже!
Она хватается за лоб, лицо ее искажается.
— Не знаю, что со мной последнее время.
Доктор Сеймур выглядит озабоченным. Он снова берет флакончик с таблетками и внимательно его рассматривает.
— Это довольно мощное зелье. Вам, наверное, несладко приходится с этими мигренями.
— Я уже в порядке. Это такая эпизодическая мигрень. Вроде как ступор. Пару секунд адская боль, и сразу проходит.
— Вы говорили, что лучше оставаться самим собой.
— Это одна из аксиом моей философии.
— А зачем вы рассказываете мне о своей… философии?
— А почему нет? Боже мой, вы, англичане, такие чопорные. Что толку выстраивать вокруг себя эти стены? Стоило бы немного раскрыться.
— Вы мне эту философию собирались изложить?
— Не совсем.
— Так что же?
— Основная идея в том… ну, мы столько времени следим за собой. Всё боимся сделать что-то не так. И лупим себя невидимой палкой всякий раз, когда переступаем нами же прочерченную линию на песке. Может быть, кому-то лучше делать все, что захочется, вместо того чтобы всю жизнь мучиться от страха и угрызения совести? Но чего же он боится? Пистолета, который сам же держит у виска. А на курке его же палец. И это жизнь? И это ваша жизнь? Что вы делали с камерой, Алекс?
После нескольких секунд молчания он произносит:
— Я смотрел.
Шерри Томас ерзает на стуле. Губы слегка раскрыты. Видно, как она проводит языком по кромке верхних зубов.
— Для того она и нужна. Где вы ее установили?
— В гостиной.
— Никто не заметил?
— Никто ничего не сказал.
— Где вы поставили приемник?
— В своей комнате, на чердаке. Кроме меня, туда никто не заходит.
— Что вы видели?
В голосе доктора Сеймура появляются жалобные нотки, будто такая степень доверительности ему неприятна, но противостоять он не способен.
— Я не понимаю, какое вам до этого дело.
И вот мы видим совершенно внезапную и кардинальную перемену в поведении Шерри Томас. Она выпрямляется, берет ручку и начинает выстукивать ею по столу быстрый ритм. И снова потирает лоб.
— Наверное, вам лучше уйти.
— Но… подождите…
— Я думала, что мы достигли договоренности и определенного понимания. Невозможно вести дела без
