Я поднимаю с пола снова ставшее податливым тело Поппи, и она начинает плакать, а я прошу прощения, Боже, как я умоляю ее о прощении, но что сказано, то сказано, и как мне объяснить, что можно ненавидеть и любить человека одновременно? Разве она сможет это понять?
Начать с того, что она никогда не была замужем.
Мы возвращаемся в квартиру, Поппи уже немного успокоилась. Я утешил ее обещанием съездить к бабушке с дедушкой, моим родителям. У них просторно, и Айрис очень привязана к внучке, как это часто случается с бабушками. Я звоню отцу, пока Поппи доедает остатки «Шоколадного наслаждения», пролежавшие в моем холодильнике три дня.
– Пап.
– Слушаю.
– Это Дэнни.
– Здравствуй, сын.
– Как дела, пап?
– Хорошо, сынок. Ковыряюсь в саду.
– Ясно. Пап, я хотел спросить, вы с мамой не против, если мы заедем ненадолго? Под дождем мерзко, заняться нечем, и я потихоньку схожу с ума.
– Сынок, это не так просто. Мне надо прополоть в саду, ты ведь знаешь.
Знаю, пап. Дети для тебя – разрушительная сила, без которой можно обойтись. Мужчины твоего поколения не устанавливали отношений с детьми, они заключали с ними контракты. Я за все плачу / благодаря мне ты появился на свет / я работаю день и ночь, чтобы заработать на хлеб, так что помолчи и делай, что тебе говорят.
– Пап.
– Да?
– Под дождем мерзко. Как ты можешь ковыряться в саду?
Пауза.
– А у нас нет дождя. Я вижу тучи вдалеке, но они…
– До вас четыре мили. Можно маму?
Папа знает: если Айрис подойдет к телефону, ему конец. В отношениях с ней он давно пошел по Пути Наименьшего Сопротивления, который еще называют Полным Повиновением. Насколько я понимаю, такой стратегический выбор делают в конце концов девяносто процентов мужчин. Но он дорого стоит: приходится на всю оставшуюся жизнь забыть о гордости, чувстве собственного достоинства, о независимых взглядах.
– Она сейчас чай заваривает.
– Ничего, я подожду.
– Ладно.
– Папа. Дай. Ей. Трубку.
Я почти слышу, как он сдается. Еще через полминуты по проводам пробивается визгливый голос Айрис:
– Здравствуй, Дэнни.
– Привет, мам. Слушай. Сегодня Поппи у меня, а с этим дождем, и в моей квартирке… вы не против, если мы заедем?
– Против? Конечно не против. Мы будем так рады увидеть свою внучку.
Не сомневаюсь. А своего сына вы будете рады видеть? Это вам доставит хоть
– Отлично. Где-нибудь через полчаса.
– Замечательно. Я что-нибудь соображу на обед.
– Это было бы здорово.
– Что-нибудь незамысловатое. Жаркое с гарниром.
– Мама. Я тебя люблю.
Долгая пауза.
– Тогда до скорого свидания, Дэнни.
– Пока, мам.
Барометр детского настроения так чувствителен, что наблюдение за сменой настроений Поппи напоминает мне мелькание видеокадров при перемотке: едва появившись, облака собираются в тучи, тут же выпадают осадки и облака рассеиваются. Сейчас ветер стих, и Поппи забыла, что два часа назад я возненавидел ее на миллисекунду, что в машине плохо пахнет, что она ненавидит меня, что мир переменчив и безнадежно несправедлив. Мы распеваем песни и наслаждаемся жизнью. Она исполняет кое-что из репертуара Бритни Спирс, а я пою «Anarchy In The UK»,[19] каждый новый куплет которой Поппи встречает приступом хохота. Бедный старина Джонни Роттен,[20] если бы он знал, что его гимн беспорядкам превратят в детскую песенку, бросил бы всю эту поп-музыку к чертям собачьим.
Мы едем назад по Вестерн-авеню к моим родителям. Я останавливаюсь у долбаных аттракционов «Большого приключения» и, к моему изумлению, получаю назад портмоне с нетронутыми фунтами. Может, люди не так уж и плохи, в конце-то концов. Просто во мне слишком много горечи, предвзятости и злобы, а если я смогу вычистить все это, мир предстанет радужным и светлым, таким, каким видит его Поппи, кроме тех случаев, конечно, когда ей не удается получить идиотский хэппи-милл.
Поппи пытается спеть «Anarchy In The UK», но получается слишком по-ангельски. Я рассказываю ей придуманную на ходу историю, она слушает и фантазирует вместе со мной. Получается интересно, мы радуемся и любим друг друга, папа и дочка. Может, это единственные жизнеспособные отношения между мужчиной и женщиной.
А потом мы подъезжаем к родительскому дому, на пороге нас встречают Айрис и Дерек. Папа кивает – ничего особенного это не означает, он часто просто так кивает, а мамины руки трепещут в воздухе. Именно трепещут – маленькие засушенные бабочки под грубыми полотняными садовыми перчатками. Помню, как они колыхались вокруг меня, когда я обдирал коленку, или дрался с кем-то, или болел, но Айрис так и не научилась утешать. Теперь она почти всегда в перчатках.
Садовые перчатки снимаются перед встречей с Поппи. Она бросает их на дорожку, пока Поппи бежит к ней, и подхватывает внучку на руки. Она подбрасывает малышку вверх, демонстрируя недюжинную для семидесятилетней женщины силу. Папа стоит в стороне и наблюдает, улыбается – не сказать, чтобы естественно. Улыбается потому, что так надо.
Айрис отпускает Поппи, и она поворачивается к дедушке:
– Дедушка, привет.
– Как поживает моя маленькая девочка?
– У тебя козявка?
– Что?
– Козявка в носу.
Отец достает из кармана платок и сморкается. Мужчины его поколения носят платки. Это такой культурологический тик, своего рода эмоциональный запор, когда их способность поддаваться внезапным приступам ярости уравновешена чувством собственного достоинства и силой. Как и все в этом мире, принадлежность к определенному поколению имеет свои положительные и отрицательные стороны. Мой отец был заточен под мир, в котором родился: жесткий, гордый, готовый отказаться от своих чувств, проявлений слабости и нежности. Он воевал, он уцелел, и брак его уцелел. Очень хорошо. Его дети не могут наладить свою жизнь, потому что они одновременно хотят быть такими, как он, хотят, чтобы он их любил, и не хотят быть похожими на него, и им все равно, любит ли он их. Один из многих запутанных клубков противоречий во вселенной, повседневная, невидимая, темная сторона жизни.
– Поппи, смотри какой здоровенный шмель. Смотри, как он жужжит и кружит над цветами. Ой, я боюсь, а ты боишься? Огромный злобный шмель летит укусить твоего дедушку. Ой-ой-ой, как он жужжит.
Поппи смотрит на меня, а я на нее. Мой отец не понимает, что дети – такие же люди. Для него они – дети, представители иного биологического вида. При них надо строить рожицы, говорить не своим голосом и вообще дурачиться. Сейчас он говорит, «как Поппи», – нараспев и на октаву выше собственного голоса, и
