Она отстранилась, задохнувшись, откинула голову, когда его руки завладели ее грудями, а губы проложили огненную дорожку по горлу…
Ей долго, так долго было холодно, и никто ее не согревал…
Зато теперь она горела, и это было слаще, утонченнее и бесконечно более реально, чем все воспоминания. И это он воспламенял ее. Воспламенял так, что бурлила кровь.
Она смутно сознавала, что он поднял ее и уселся на шезлонг с ней на коленях. Они должны были следить за Николасом, но теперь, плавясь под его руками и губами, она забыла обо всем. Оглохла и ослепла. И уже не была уверена в существовании реального мира за пределами их кокона.
Поразительно было и то, что она снова лежала в его объятиях, на этот раз обнаженная до талии, и он умудрился расшнуровать ее платье, раскрыть лиф, высвободить из него руки, стянуть вниз рубашку, и все это не вызвало ни малейшего желания протестовать!
Из-под отяжелевших век она смотрела, как он возбуждает ее ртом, губами и языком, ласкает груди, кружа голову и лишая воли к сопротивлению.
Раньше она никогда не допустила бы ничего подобного; в те дни ей было бы крайне неприятно показаться перед ним голой. Но, как ни странно, с годами от этих принципов не осталось и следа.
Теперь же… большее наслаждение, чем лежать у него на коленях, трудно было вообразить. Как приятно быть в тени, когда на улице светит солнце и ветерок доносит до них птичьи трели, тот самый ветерок, что охлаждает ее раскрасневшуюся влажную кожу.
Она провела рукой по его волосам, слегка выгнулась, когда он прикусил ее сосок, но тут же расслабилась, потому что он губами успокоил боль.
Она прижала его голову к себе, сознавая, что это жест капитуляции, понимая, что ему это тоже известно. Его пальцы выводили огненные узоры на ее распухших грудях. Прикосновения черных волос к розовой чувствительной коже добавляли новые ощущения к сонму предыдущих, которые он вызывал с искусством опытного мастера.
Он не спешил. Она его не торопила. Он был готов ублажать ее хоть целыми днями, но дело было не в обычном терпении. Она ясно видела, как он счастлив доставить ей наслаждение, сам наслаждался ее ощущениями и теми чувствами, которые пробуждал в ней.
И это тоже было новым, как и радость, растущая в душе, радость, которую она нашла в новой грани их отношений.
Он поднял голову, тревожно всматриваясь в ее лицо. Проведя ладонями по его груди, она нашла пуговицы рубашки.
Не отрывая взгляда от ее грудей, он положил поверх ее рук свою.
– Нет. Не сейчас. – Он отвел ее руки и прошептал: – На этот раз все только для тебя.
– Чарлз… – выдохнула она, не сумев нахмуриться. Но он поднял ее и поцеловал.
И она вновь забыла обо всем. Забыла, что существует что-то вне круга того пожара, в который он ее увлек, головокружительного вальса желания, пылающей страсти, внезапной алчной потребности.
Потребности, принадлежавшей не только ему, но и ей тоже. Он взвинчивал, поднимал эту потребность до невероятных высот. И все же его желания зависели от ее желаний. Подчинялись им. Она не понимала. Не сознавала, не соображала… только льнула к нему, впиваясь в упругие мышцы, прогибавшиеся при каждом прикосновении. Обнаженные груди вздымались, легко задевая за его сюртук; она внезапно загорелась, терзаясь неутоленным желанием.
И охнув, отстранилась, когда поняла, что он поднимает ее юбки, и прохладные пальчики шаловливого ветерка танцуют на ее обнаженных бедрах.
Она сегодня не надела чулки: только туфли, которые обычно носила дома. Его ладонь опустилась на треугольник светлых волос.
– Чарлз?!
Протест или требование?
Она не знала. Он проник глубже: она еще отчаяннее льнула к нему, почти не слыша ничего за ревом крови в висках. – Ш-ш…
Он коснулся ее еще смелее. Ладонь скользнула по бедру в долгой ласке.
– Mon ange, позволь показать тебе рай, – прошептал он с такой мольбой, словно просил о великой милости.
И она не смогла отказать. Не нашла времени отвергнуть эту мольбу, даже будь у нее силы. Его губы вернулись к ее рту, но коснулись легко, так же легко, как он сейчас гладил ее волосы. И только потом развел ее бедра шире, нашел скрытый лепестками кожи потайной бугорок.
Ее словно пронзило молнией. Он и раньше касался ее там, но только на мгновение. И много лет назад. Не так, как касался сейчас.
Медленно. Гладя. Лаская. Чуть надавливая.
Находя каждую чувствительную точку и пробуждая ее к жизни. Осыпая ее ласками.
Она, трепеща, позволяла ему все. Брала все, что он предлагал, и держалась за поцелуй, как за единственный якорь в этом внезапно пошатнувшемся мире. Дорога, которую он стремился показать ей, по которой стремился повести, была гораздо длиннее, чем раньше. Длиннее и красочнее. Сказывался прошлый опыт. Он давал ей возможность почувствовать столько всего нового, и она молча упивалась этими ощущениями. Позволяя наслаждению уносить ее вдаль.
Но все же ей не хватало его голода, неутолимой потребности, к которой она так привыкла. Голод не ушел, просто отдалился, и он сдерживался, чтобы ее собственное желание могло расцвести еще ярче, чтобы его не затмевали его потребности.
Она почти плыла на волне наслаждения, едва дыша, едва слыша нежные слова, которые он шептал,
