немного тусклого света в темную каморку. Отворяя перед госпожой дверь, Гарри наклонился вперед и тихо сказал:
– Сэр Дункан искал вас.
Мэг поспешно повернулась к привратнику.
– Он болен?
– Он? – усмехнулся Гарри. – Да он силен, как дуб. Он спрашивал, здоровы ли вы. Вас не было утром в церкви.
– Милый Дункан. Он так добр ко мне.
Гарри откашлялся. Немногие назвали бы Дункана Максвелла добрым. Однако госпожа была колдуньей. Она умела приручать самых диких зверей.
– Я слышал, что не он один это заметил, – продолжал Гарри. – Норманнский лорд был очень раздражен, не увидев вас.
– Скажи Дункану, что со мной все в порядке, – произнесла Мэг, выходя из двери.
– Наверное, вы увидите его раньше меня.
Мэг покачала головой. Ее расплетшаяся коса мерцала в отблесках огня. Она спешила и последнюю фразу проговорила, оглянувшись через плечо.
– Мой отец просил, чтобы я не заходила к нему после церкви. Так как Дункан редко оставляет отцовские покои… – Она пожала плечами.
– Что мне передать лорду Доминику, если он спросит? – поинтересовался Гарри, бросая на свою госпожу хитрый взгляд.
– Если он спросит – хоть я и сомневаюсь в этом, – скажи ему правду. Ты не видел ни одной богато одетой леди, покидавшей двор сегодня утром.
Привратник взглянул на простую одежду Мэг и рассмеялся. Потом улыбка исчезла с его лица, и он печально покачал головой:
– Вы настоящая дочь своей матери, та тоже всегда хотела вырваться из этих каменных стен. Она была как сокол, рвущийся на свободу.
– И она свободна теперь.
– Я молюсь, чтобы это было так, госпожа. Господь успокоил ее бедную душу.
Мэг отвела взгляд от мудрых выцветших синих глаз. В них слишком ясно читалась жалость, которую Гарри испытывал к ней. Она была из рода Глен-друидов – только смерть могла освободить ее, как освободила ее мать.
Возле пруда рыбак с надеждой смотрел на водную гладь, силясь заметить хоть какое-нибудь движение. В камышах на берегу, неподвижная, как статуя, серая, как привидение, стояла цапля. На зубчатой башне крепости хрипло кричали вороны. Словно отвечая им, садовник бранил своего помощника за то, что тот наступил на молодое нежное растение.
На секунду ей показалось, что ничто не изменилось, будто Мэг снова была ребенком; почудилось, что мать опять напевает что-то о потерянной любви, а Старая Гвин вышивает руны на тунике Мэг; что высокомерный норманнский рыцарь не вышагивает по крепости, требуя поместий и наследников, заглядывая в будущее, о котором никто ничего не знает.
Мэг глубоко вздохнула; чистый воздух пробежал холодком по всему ее телу, в голову ударил пьянящий весенний запах. Ее одежды развевались от резких порывов ветра, и Мэг подумала, что весна еще не воцарилась окончательно, не стала полной хозяйкой земли.
Крик сокола раздался над зеленеющим лугом. Неподалеку кружил ястреб-перепелятник, высматривая свой завтрак. Дня два назад сокол священника тоже парил в вышине. Но жертва, которую он себе выбрал, втрое превосходила его по размерам. И до того, как священник успел вмешаться, птица была жестоко изранена в схватке.
Внезапно Мэг повернула назад, к сторожке привратника. Ее саженцы могли подождать, а сокол не мог.
Как будто ожидая ее, Гарри немедленно открыл дверь. Она снова оказалась во дворе. Кот недоуменно взглянул на нее своими зелеными глазами, когда она спустила его на сырые булыжники.
– Сейчас ты не можешь пойти со мной. Я собираюсь в птичьи клетки, – объяснила она.
Кот моргнул и начал неторопливо умываться. Всем своим видом он показывал, что и не ожидал, будто его возьмут с собой.
– Не обижайся, – засмеялась Мэг.
Как только она появилась возле деревянных домиков, служивших пристанищем для множества охотничьих птиц Блэкторна, сокольничий вышел ей навстречу со вздохом облегчения.
– Благодарю вас, госпожа, – сказал Вильям, снимая шапку. – Я боялся, что вы будете слишком заняты приготовлениями к свадьбе и не придете навестить больного сокола.
– Ну что ты, – прервала его Мэг. – Жизнь стала бы такой пресной без этих храбрых маленьких созданий. Где моя перчатка?
Вильям передал Мэг кожаную перчатку, которую сшил много лет назад для матери Мэг. Дочери она тоже пришлась впору. Кожа была покрыта рубцами – она долгие годы безмолвно сносила острые, как бритва, когти охотничьих птиц.
Мэг подошла к клетке, где была раненая птица. Ей пришлось немного наклониться, чтобы войти, но внутри она могла стоять в полный рост. Несколько мгновений ее глаза привыкали к полутьме. На шесте в самом темном углу клетки Мэг разглядела нахохлившегося сокола.
Мэг подошла ближе и протянула вперед руку в перчатке, но птица не пошевелилась. Мэг тихонько свистнула. Сокол переступил с ноги на ногу. И наконец, с трудом взмахивая крыльями, перелетел на руку девушки.
Мэг подошла к дверце клетки и вынесла птицу на дневной свет. Она увидела, что обычно ясные глаза сокола заволокла болезненная пелена. Перья, прежде переливавшиеся множеством оттенков, от серо- голубого до темно-желтого, потускнели. Сокол неуверенно цеплялся когтями за перчатку.
– Ах, малыш, – печально прошептала Мэг, – скоро ты взлетишь так высоко, что опустишься на руку ангела. Господь избавит тебя от страданий.
Мэг осторожно вернула сокола на шест. В течение нескольких долгих минут она что-то насвистывала и бормотала ему. Медленно его затуманенные глаза закрылись. Мэг увидела, что ее шаги не беспокоят птицу, и повернулась, чтобы уйти.
Когда Мэг вышла из клетки, перед сокольничим стоял Доминик Ле Сабр.
Увидев суровые серые глаза и лицо с резкими чертами, она споткнулась. Если у других мужчин были длинные бороды или вовсе их не было, у него были коротко подстриженная борода и усы. И ни одна прядь не выбивалась из-под шлема, смягчая и оживляя строгое лицо.
Высокий, сильный, спокойный, Доминик Ле Сабр полностью захватил внимание Мэг. Так же безошибочно, как она почувствовала дыхание смерти, глядя на сокола, она увидела жестокий самоконтроль этого человека, его неистовую власть над собой. Он не позволял себе никаких человеческих чувств, никаких слабостей, только рассудительность и ледяной расчет.
Сначала Мэг показалось, что такова сама природа Доминика. Потом она поняла, что под ледяной сдержанностью воина лежит глубоко скрытое страдание. Это открытие было для нее неожиданным и пугающим, как песня лугового жаворонка в тишине ночи.
«Мой Бог, что же перенес этот человек, что душа в нем почти умерла»?
За этой мыслью пришла другая, еще более тревожная. Несмотря ни на что, в Доминике чувствовалась дикая мужская сила, которая взывала к чему-то, таящемуся в Мэг, о чем она раньше и не подозревала.
Что-то внутри нее волновалось и натягивалось звенящей струной, отвечая ему.
Это пугало и беспокоило Мэг, которая не боялась ничего, даже самых кровожадных диких зверей.
– Госпожа, – начал Вильям, смущенный ее неподвижностью.
Мэг жестом прервала его, дав понять, чтобы он не выдавал ее.
– Добрый вам день, лорд, – сказала она Доминику.
На глазах у изумленного Вильяма Мэг низко поклонилась, приветствуя Доминика, словно она была простой крестьянкой, а не леди из замка.
– Маленький сокол священника скоро будет свободен, – тихим голосом сообщила она Вильяму.
