твердую руку в свои, не обращая внимания на холодную тяжесть цепи.
— Поспешим, мой темный воин. Я уже собрала нам с собой ужин и послала сказать, чтобы приготовили двух лошадей.
— Трех, — поправил ее Эрик.
— Ты тоже едешь? — спросила Эмбер с удивлением.
— Нет. Едет Эгберт.
— А, Эгберт. Ну конечно. Что ж, мы просто не будем обращать на него внимания.
Дункан осторожно пошевелился, а потом оглянулся через плечо, чтобы не встревожить пугливую лошадь. Они потихоньку улизнули с места привала, оставив спящего Эгберта в обществе его лошади и лошади Дункана, которые паслись неподалеку. Эмбер настояла на том, чтобы, отправляясь на болото, взять только ее лошадь.
Там, где кончались ровные поля, окружавшие Морской Дом, тропа почти сразу стала неровной и трудной, особенно для лошади, несущей двух всадников. Некоторые места, через которые они проезжали, заставляли Дункана изумленно хлопать глазами. На первый взгляд казалось, что пути здесь нет. Но стоило сделать несколько шагов в сторону от тропы и посмотреть снова, как глазам открывался на удивление легкий путь.
Этого было достаточно, чтобы смутить дух человека. Было также видно, что и лошади это совсем не по душе. Или, может быть, животное просто не привыкло носить двух седоков.
— Его нигде не видно, — сказал Дункан, снова оглянувшись.
— Бедный Эгберт, — откликнулась Эмбер, но тон, каким были сказаны эти слова, показывал, что ее все это скорее забавляет, нежели тревожит. — Эрик страшно рассердится.
— «Бедный Эгберт» спит себе по ту сторону горной гряды, — проворчал Дункан. — Лежит, раскинувшись в поле, под теплыми лучами солнца, не знающего, что лето ушло. Разве это такая уж тяжкая судьба?
— Будет тяжкая, если узнает Эрик.
— Если юный оруженосец хотя бы наполовину так умен, как ленив, он не скажет Эрику, что уснул.
— Если бы Эгберт был настолько умен, то не был бы так ленив.
Дункан рассмеялся и крепче обхватил правой рукой гибкую талию Эмбер Левой рукой он держал поводья. Руки Эмбер лежали поверх его рук, словно ей была приятна просто теплота его тела.
— Но ведь мы оставили твоего коня И написали, чтобы он ждал нас.
— Ты уверена, что он умеет читать?
— Лучше, чем писать, как говорит Кассандра.
— Так он и писать умеет? — удивленно спросил Дункан.
— Плохо. Эрик иногда теряет надежду, что сможет когда-нибудь научить его подсчитывать урожай, скот и налоги.
— Тогда почему он не отошлет мальчишку обратно к отцу?
— У Эгберта нет отца. Эрик подобрал его у дороги. Его отца убило упавшим деревом.
— У Эрика привычка такая — подбирать потерявшихся людей и заботиться о них?
— Если они не могут позаботиться о себе, кто-то же должен это сделать.
— Значит, поэтому ты и выхаживала меня? — спросил Дункан. — Из чувства долга и сострадания?
— Нет.
Эмбер вспомнила, что она почувствовала, когда впервые прикоснулась к Дункану. Удовольствие было таким острым, что она от неожиданности отдернула руку. Потом снова коснулась его.
И отдала ему свое сердце.
— С тобой все было иначе, — тихо произнесла Эмбер. — Прикасаться к тебе было мне приятно.
— Тебе это приятно и до сих пор?
Заливший ее щеки румянец лучше всяких слов ответил на вопрос Дункана.
— Я рад, — сказал он. — Ужасно рад.
Еле ощутимыми движениями своих сильных рук Дункан придвинул Эмбер еще ближе к себе. Жадная тяга к ней, которая никогда не покидала его надолго, заставила тело налиться ожиданием и предчувствием, несмотря на укоры совести.
Он не должен соблазнять ее, пока у него не появится больше ответов на неясные вопросы из прошлого.
Неведомые обеты мучили его.
И все же… и все же.
Было необыкновенно приятно ехать верхом по осенней земле, когда косые желтые лучи солнца греют лицо, а в объятиях доверчиво покоится янтарная фея.
— Солнце, — прошептала Эмбер. — Вот нежданное чудо!
Она подняла руки и опустила шерстяной капюшон. Материя цвета индиго упала складками по ее спине и плечам, позволяя нежному золотому теплу солнечных лучей ласкать ее голову.
— Да, — отозвался Дункан. — Настоящее чудо. Но эти слова похвалы предназначались скорее Эмбер, чем солнечным лучам.
— Твои волосы, — пробормотал он. — В них тысячи оттенков золотого света. В жизни не видел ничего более прекрасного.
У Эмбер перехватило дыхание и легкая дрожь пробежала по всему телу. Она чувствовала, как желание Дункана зовет и притягивает ее. Больше всего ей хотелось завернуться в его силу, будто в живой плащ, непроницаемый для окружающего мира, и отдать ему себя в таинственной тишине, которую никто другой не сможет нарушить.
Но ей нельзя отдавать ему себя.
Всем сердцем, душою и телом.
— Эмбер, — шепотом окликнул ее Дункан.
— Что? — спросила она, подавляя в себе ответную дрожь.
— Ничего. Мне просто нравится шептать твое имя в эти дивные волосы.
Упоительная теплота охватила Эмбер. Не думая, она подняла руку и погладила Дункана по щеке. Ей была приятна чуть шероховатая кожа, где под самой поверхностью рождалась щетина бороды. Ей была приятна сила руки, обвивавшей ее талию. Ей были приятны теплота и упругость его груди.
Весь Дункан был ей приятен до глубины души.
— Ни один мужчина не сравнится с тобой. Эмбер не знала, что произнесла эту мысль вслух, пока не почувствовала, как вздрогнуло сильное тело Дункана.
— И ни одна женщина не сравнится с тобой, — прошептал он, целуя ладонь ее руки.
Когда Дункан склонился, чтобы прижаться щекой к волосам Эмбер, его обволок нежный аромат солнечного света и вечнозеленых растений. Она пахла летом и теплом, сосновой хвоей и чистым ветром.
Это был единственный в своем роде запах — запах янтаря и Эмбер. Он не мог им надышаться.
Эмбер услышала перебой в дыхании Дункана, уловила то острое наслаждение, которое доставляло ему уже одно ее присутствие, и ей страстно захотелось быть свободной от всяких пророчеств.
Но это было невозможно.
— Жалко, что это тепло долго не простоит, — сказала Эмбер прерывающимся голосом.
Дункан пробормотал что-то неразборчивое, уткнувшись носом в прядь волос на затылке Эмбер.
— Эрик был прав, — продолжала она задыхающимся, почти испуганным голосом. Будет гроза. Но ее приближение лишь заставляет еще больше ценить солнечный свет.
Дункан неохотно поднял голову и посмотрел на север. Там висела густая гряда облаков, оттесняемая южным ветром. Небо было похоже на сапфировую чашу, опрокинутую над утесами, — их каменистые вершины уже надели жемчужно-белые облачные клобуки.
— Грозы до заката не будет, — сказал Дункан. Эмбер не ответила.
— Может, к восходу луны, — добавил он, — да и то вряд ли.
Дункан еще раз оглянулся через плечо. Позади узкая складка рассекала сильно изрезанную горную местность, возвышавшуюся между Морским Домом и Каменным Кольцом. Эта складка была началом Долины Духов, названной так из-за деревьев с бледной корой, которые цеплялись за ее крутые склоны, и из-за
