вывернуло наизнанку, что я не в силах была сделать глоток воды.
— Кто были эти скоты? — требовательно спросил Дункан.
— В третий раз, — продолжала Эмбер, словно не слыша его вопроса, — рука какого-то незнакомца запуталась у меня в волосах, и сладкий озноб удовольствия растекся по всему телу.
— Что за незнакомец? — Ты.
— Не понимаю, — сказал Дункан.
— И я не понимаю, но это правда. Когда я впервые коснулась тебя, то испытала наслаждение столь острое, что даже вскрикнула.
— Тогда ты почувствовала не свое, а мое желание.
— В то время ты был без сознания, — возразила Эмбер.
Глаза Дункана округлились. Отразившаяся в них вспышка пламени свечи сделала их почти такими же золотистыми, как у Эмбер.
— Что ты сказала? — прошептал он.
— Я дотронулась до тебя, я узнала тебя, и я хотела тебя. Ты лежал без чувств, ничего не ведая, ничего не помня, и огонь заструился у меня по телу, когда я провела руками по твоей груди.
Вырвавшийся у Дункана звук мог быть именем Эмбер, или тихим стоном страсти, или и тем и другим одновременно.
— Я была создана для тебя, — сказала Эмбер, расстегивая свой плащ. — Для тебя одного и ни для кого больше. Возьми же то, что принадлежит тебе, и дай мне то, что принадлежит мне.
— И что же это такое? — спросил Дункан.
Но его улыбка и хрипотца в голосе сказали Эмбер, что ему это прекрасно известно.
— Мы соединены душами, — тихо проговорила она. — Как же не соединиться и нашим телам?
— Повернись спиной, бесценная Эмбер.
Она неуверенно повернулась спиной к Дункану. Ощутив, как его руки тронули шнуровку, она испытала вспышку желания и в то же время почувствовала облегчение.
Некоторое время не было слышно ничего, кроме шепота пламени свечей и шелеста одежд, бережно спускаемых вниз по теплому телу и падающих яркими пятнами на пол. Наконец Эмбер осталась одетой лишь в собственное тело и отблески огня, играющие на ее коже.
Палец Дункана прошелся по всей длине ее спины — от шеи до затененной впадины у основания позвоночника. Она затаила дыхание.
— Тебе это приятно? — спросил он. — Да.
Кончик его пальца снова повел черту, медленно скользя вниз, вниз, пока ему не пришлось остановиться, чтобы не оказаться зажатым между обольстительными выпуклостями. Охватившая Эмбер дрожь и ее прерывистое дыхание говорили Дункану, что ей на самом деле приятна эта ласка.
— Потому что это приятно мне? — спросил Дункан. — Чье это удовольствие — твое или мое — заставляет твое дыхание дрожать?
— И твое, и мое вместе, — ответила Эмбер чуть охрипшим голосом.
И Дункан опять стал обводить женственную линию спины и бедер, скользнув еще глубже в эту тень, которая мучительно искушала его. Он знал, что если пойдет дальше по этой темной излучине, то найдет место, которое мягче, чем его сны, и горячее, чем его желание.
— Хотел бы и я это почувствовать, — пробормотал Дункан.
— Что почувствовать? Он слегка усмехнулся.
— Мое желание и твое вместе.
— Тогда прими в дар мое тело и подари мне свое в обмен.
— Ты остаешься в проигрыше.
— Только потому, что я раздета, а ты одет. Сочетание колкости и страсти в голосе Эмбер заставило Дункана тихонько рассмеяться.
— Я хочу еще немного остаться одетым, — сказал он.
— Почему?
— Потому что тогда мне, может быть, удастся не поступить с тобой так, словно я — зеленый оруженосец, который не в состоянии удержать свое семя подольше, чтобы доставить подружке удовольствие.
Эмбер испуганно вскрикнула, когда Дункан наклонился и поднял ее на руки, словно ребенка. На один обжигающий миг она ощутила всю глубину его желания. Следующим ее ощущением была шелковистая прохлада мехового покрывала, принявшего ее обнаженное тело, и то, что Дункан уже не держит ее.
Когда Дункан вытянулся на ложе рядом с ней, он постарался сделать так, чтобы их тела не соприкасались. Но огонь у него в глазах заставил сердце Эмбер перевернуться у нее в груди. Она с пронзительной отчетливостью поняла, что ее нагота видится ему прекрасной.
— Я перед тобой в невыгодном положении, — тихо сказал Дункан.
— Почему же? Ты одет, а я раздета.
— Да, но когда ты прикасаешься ко мне, то узнаешь, что я чувствую. Когда я прикасаюсь к тебе, то узнаю только то, что чувствую я сам.
Он протянул руку. Кончиком пальца очертил круг на одной груди Эмбер как раз в том месте, где гладкая белая кожа переходит в бархатисто-розовую. Кожа на груди натянулась, огненные струи побежали от нее к низу живота и дальше.
Дункан с улыбкой смотрел, как меняется тело Эмбер от его прикосновения, как ее сосок стягивается в бутончик столь же соблазнительный, как ягода лесной земляники.
— Я знаю, как это действует на меня, но не знаю, что чувствуешь при этом ты.
Единственным ответом Эмбер была дрожь наслаждения.
— Скажи мне, золотая колдунья. Скажи мне, что делает с тобой мое прикосновение.
— Оно накидывает на меня огненную сеть.
— Значит, тебе больно?
— Только когда ты смотришь на меня и я знаю, чего мы оба хотим, а ты в этом отказываешь и себе, и мне, — ответила Эмбер.
— И чего же мы оба хотим? — спросил Дункан. — Этого?
Он наклонился вперед, так что его усы почти коснулись тугого узелка на ее груди. Почти, но не совсем.
Ответом была молния желания, пронзившая все тело Эмбер.
— Почему ты так мучаешь меня? — прошептала она.
— Когда я прикасаюсь к тебе, ты чувствуешь мое желание. Если я не дотрагиваюсь до тебя, то ты должна будешь испытывать лишь свое собственное желание.
Теплое дыхание Дункана овеяло нежную кожу Эмбер. Она выгнулась навстречу ему, но он отстранился.
— Лежи спокойно, бесценная Эмбер. А не то я поступлю с тобой так же, как когда-то поступила со мной ты.
— Как это?
— Привяжу тебя веревками, чтобы ты не могла двигаться.
— Ты этого не сделаешь.
Улыбка Дункана была загадочной и чуть волчьей.
— Я твой муж. По закону Божьему и человеческому я могу делать с тобой все, что пожелаю.
— И ты желаешь меня помучить, — еле слышно сказала Эмбер.
— Да, очень нежно, — согласился он. — Но как следует, до конца.
Эмбер с улыбкой снова откинулась на меховое покрывало. Сдерживаемая страсть в глазах мужа возбуждала ее любопытство, как и обостренное ощущение собственного тела.
Дункан молча взял в горсть прядь длинных волос Эмбер. Дав им свободно свисать подобно шарфу, он стал водить ими по ее грудям, пока оба соска не стянулись в тугие бутоны.
— Они прекрасны, — тихо сказал он. — Я очень хочу, попробовать их на вкус, почувствовать, как они меняются с каждым движением моего языка. Ты помнишь, как это было раньше?
Острые огненные спицы пронзили Эмбер. Она беспокойно пошевелилась, желая большего, чем слова
