из них. Впрочем, давайте сначала посмотрим спектаклю. Граф, распорядитесь!
Безбородко дал сигнал к началу представления.
Заиграла музыка, и выпорхнувшая на подмостки Аннушка запела чистеньким голоском о том, как хорошо и спокойно живется птичке в ветвях тенистого дуба. Трогательный девичий голосок постепенно заглушил шум зала и заставил угомониться даже самых непоседливых зрителей. Вышедший вслед Нащокин запел о пленительных дальних странах и радости совместного полета в заоблачные выси. За пением игралась сцена обольщения. Юные артисты держались превосходно и быстро завоевали общие симпатии. Екатерина с интересом наблюдала за покрасневшим от удовольствия Шешковским. Однако вскоре благостное выражение на его лице стало уступать место угрюмой озабоченности.
О, как знакомы были ему эти наглецы, вертоплясы, прожигающие жизни, проматывающие отцовские имения, оскверняющие чужих жен… Не такая ли участь обманутого мужа ожидает и его на старости лет? Стать всеобщим посмешищем, рогоносцем, героем язвительных стишков — достойна ли его беспорочная жизнь такого окончания? А многочисленные родственники, которых всегда тянут за собой жены? Можно сойти с ума от одного представления о том, как они рыщут по некогда тихому дому и со злобой пинают любимых собачек. Нет, этому не бывать! Лучше отставка, лучше монарший гнев…
Он взглянул на профиль государыни: высокий лоб, прямой нос, тяжелый подбородок, мясистая шея — все знакомо. Только вот глаза, которые сейчас искрятся, а в гневе мечут страшные молнии. Коли в тебя попадут, зашибут до смерти. А попасть точно попадут, если посмеешь ослушаться. Его решимости сразу поубавилось.
В это время Аннушка повела сцену со своим старым мужем, и мысли Шешковского приняли другое направление: «Великая отрадность есть пребывать в счастливом единении душ. Сколь приятственно старому человеку повсечасную заботу иметь, не за плату, но по единственно душевному изъявлению. Стол повкуснее да место потеплее — много ли надо? Ежели ко времени и без понукания, получится близко в отношении райской жизни. Вишь, как резвится ласточка весенняя, легка, проворна, голосок кудрявенький — тюить, тюить, тью… Можно совсем выйти из себя от удовольствия!» Он даже заерзал в кресле от такой счастливой возможности.
Но вот пришел час для заключительной сцены, когда верная жена устраивает ловушку надоедливому ухажеру и тот оказывается в объятиях дворовой скотницы Матрены. Почтенные зрители, составлявшие половину зала, довольно смеялись и плескали в ладоши, Шешковский был едва ли не самым усердным из них. Представление кончилось тем, что добродетельная супруга, склонившись на грудь благородного старца, поклялась в своей вечной преданности.
Государыня, оставшись довольной игрой артистов, приказала привести их к себе. И, между прочим, поинтересовалась мнением Шешковского. Тот силился сказать нечто значительное, но мысли смешались, вертелась только одна строчка из любимого Тредьяковского, которая и была выдана:
— Мыслить умом есть много охоты…
— Скажите, не мудрствуя лукаво: понравилась девица?
— Выше всяких похвал.
— То-то, нрава самого благопристойного и характера добрейшего.
— Из чьих же она будет?
— Не из чьих, сиротка. А вообще — крестница моя, потому и участие в ней принимаю. Жаль такую пташку на волю выпускать, коршунов теперь ой как много. Взяли бы под крыло.
Шешковский сразу отрезвел. Неспроста его сегодня обхаживают, наверное, у сей пташки птенчик завелся, вот и хотят прикрыться. Втянулся в кресло и пробормотал:
— Я хоть и стар, одначе выйдет неприлично у себя в доме молодицу держать.
— Я не в содержанки ее прочу, — нахмурилась Екатерина, — а в законные жены, чтоб вам в радость, ей — в защиту. Так как же?
«Точно, с птенчиком», — уныло подумал Шешковский и чуть слышно выдавил:
— Мне монаршией воле противиться не пристало.
Подошли артисты. Императрица похвалила их за усердие и повелела выдать по сто рублей.
— А тебе, Аннушка, будет особый подарочек. Очень ты все натурально разыграла, но их превосходительство, — Екатерина указала на Шешковского, — посчитал это искусным притворством. Что скажешь?
Шешковский, пристально изучающий стан девушки на предмет обнаружения «птенчика», вздрогнул и смущенно улыбнулся.
— Я играла по своим чувствам, — ответила Аннушка, — и только ими была влекома.
— Мне тоже так показалось, — продолжила Екатерина, — но поскольку его превосходительство проявил настойчивость, я, памятуя о нашем вчерашнем разговоре, предложила пари на тот предмет, что ты не только сыграть на сцене, но и в жизни поступить так горазда.
— Вестимо, матушка, — сказала Аннушка, еще не понявшая, куда клонится дело.
— Вот и докажи! Степан Иванович Шешковский, тайный советник и многих орденов кавалер, просит твоей руки.
До Аннушки плохо дошел смысл сказанных слов. Она впервые взглянула по-настоящему на улыбающегося краснолицего старика, пытающегося с трудом выкарабкаться из кресла. Полно! Это, должно быть, шутка, у государыни, как известно, веселый нрав. А как же Павлуша? Он-то почему молчит и на ее защиту не встает?
— Почитаю за честь, сударыня, совокупиться с вами на честное житие…
Аннушка услышала скрипучий старческий голос и жалобно посмотрела на государыню. Та понимающе улыбнулась:
— Не пугайся, дитя мое, не ты первая, не ты последняя — такова наша женская доля. Жених, хоть и не молод, зато богат и в чести, будешь за ним, как за каменной стеной. Что же ты молчишь? Ну-ка, напомни свои последние слова по роли: «И сердце, и красу…»
Аннушка механически проговорила: «И сердце, и красу, и молодость беспечну тебе я отдаю, мой господин, навечно».
— Слышали, Степан Иванович? — обратилась Екатерина к Шешковскому. — Она согласна. Возьмите-ка сей перстень и передайте невесте в знак благодарности.
Шешковский взял бриллиантовый перстень, который императрица сняла со своего мизинца, и подошел к Аннушке, намереваясь надеть его. Но лишь только дотронулся до девушки, как она в беспамятстве опустилась на пол. Жених крякнул и бестолково затоптался вокруг. Нащокин бесцеремонно оттолкнул его и поднял девушку на руки. С этой ношей обратился к государыне:
— Ваше величество, явите милость, не разлучайте любящих сердец. Аннушка только что изъявила согласие стать моей женой и ждала удобного случая, дабы испросить на то ваше всемилостивейшее соизволение.
Екатерина казалась удивленной. Почувствовав ее замешательство, Нащокин с жаром продолжил:
— Мы давеча поклялись друг другу в вечной любви. Заклинаю вас всем святым: добротою матери, сыновней преданностью, страстью первого чувства, не позволить нам нарушить сей клятвы. Без Аннушки нет мне жизни, и с нею никому другому жизни не будет.
Екатерина задумалась:
«Интересно, когда они успели сговориться? Вчера Аннушка ничего мне не сказала, неужто притворялась? Нет, не похоже… Должно быть, и впрямь только что на глазах у этого старого греховодника объяснились…»
— Иван Афанасьевич, — обратилась она к Дмитревскому, — у вас под носом молодежь амуры разводит, а вы вроде как не замечаете.
— Виноват, ваше величество, — артист сокрушенно развел руками, — глаза за носом не видят…
Екатерина недовольно сжала губы. «Ишь, умник, пословицей решил отговориться. Будто у меня на сей счет других не найдется. А и молодые хороши, восхотели ожениться, никого не спросясь. Нужно объяснить им, без чего остается тот, кто делает без спроса. Знать бы, как далеко у них зашло».
Нащокин уловил брошенный на него взгляд государыни и страстно воскликнул:
— Ваше величество, помогите нашей любви! Ведь вы сами были когда-то молодыми.
Ах, как не ко времени вырвалась эта фраза, будто гром среди ясного неба. Тень набежала на лицо
