296)
Марианна все болтала и болтала (об отце, о Туре, о книгах, об интимном массаже, обезжиренном молоке, будущем ребенке и уже не помню, о чем еще). Теперь она оставляла на полочке в ванной свою зубную щетку, свое полотенце на крючке, и все чаще случалось, что мы спали в одной кровати. Она болтала, я спал или дремал, а утром перед уходом на работу она читала вслух газету. Как только она уберет и отмоет свою противную конуру, она уже не будет так часто оставаться у меня на ночь, сказала она. Но все никак не принималась за мытье.
297)
Марианна вязала детские вещи и хотела, чтобы я позвонил маме и попросил ее тоже связать несколько ползунков или еще что-нибудь. Я не позвонил. Неужели ты не понимаешь, что это уже слишком? — спросил я. Почему слишком? — удивилась Марианна. И посмотрела на меня ясными голубыми глазами.
298)
Значит, мы с тобой снова пара? — спросил я однажды вечером в начале осени. Марианна точно не знала, но вполне это допускала. А почему бы нет? — ответила она.
299)
Один раз у Марианны не нашлось, о чем поболтать, и мы рано легли спать. Мы устали, но оба хотели заняться любовью и занялись. Получилось отлично. Сразу после этого Марианна заснула, а я лежал и думал о том, что все стало как прежде. А нужно ли это? — размышлял я. Так ли уж хорошо было тогда? Ответа я не знал.
Допустим, у нас все как раньше, тогда это значит, что все прекрасно, что все прекрасно теперь и было прекрасно тогда. В противном случае надо признать, что нам вообще никогда не было хорошо и сейчас тоже хорошо быть не может.
И я посмотрел на Марианну, на ее губы. Изумительно красивые губы.
С этими мыслями я заснул.
300)
Среди ночи я проснулся.
Меня пронзила мысль, что единственный во всем мире, кому придется прожить мою жизнь, это не кто иной, как я сам.
