меня, голубчики, вот доживем до января, тут-то мы вас и выселим без предупреждения, чтобы вы замерзли до смерти; и вот, в то время как она висит на телефоне, обсуждая эти и другие делишки со своим дружком- адвокатом, грабитель залезает в мою квартиру, и я ничего не могу поделать. Он привязывает меня к чему- нибудь несдвигаемому, например к радиатору, а сам располагается в квартире, поедает мои запасы — пиццу из морозильника, смотрит по телевизору футбол и зовет сюда своих дружков-уголовников, они устраивают в моей квартире базу для торговли запрещенными веществами и предметами, квартира превратилась в притон, воровскую малину, и все это происходит у меня на глазах, пока воры морят меня голодом и я теряю последние силы, а стоит мне только закричать и позвать на помощь, он будет резать мне пальцы — по пальцу за каждый крик, а его дружки угрожают мне оружием, и я теряю силы и под конец совсем схожу на нет, растекаюсь, растворяюсь в хаосе, я проиграл — вор одержал верх.
А вот если бы у меня был пистолет, тогда другое дело. Совсем другое. Тогда я бы с легким сердцем позволил ему залезть в квартиру, я бы изобразил отчаяние: «Ах нет! Оставь меня, возьми моего братца! Он больше и жирнее и т. д.» Так, охая и причитая, я бы пятился, пока не окажусь у письменного стола и не доберусь до ящика, я бы открыл этот ящик под тем предлогом, будто хочу достать из него деньги, — у меня, мол, там всегда хранится большая сумма, так как банкам я не доверяю, ни норвежским, ни финским, ввернул бы я кстати, а сам раз — и выхватил бы пистолет, вор не успел бы и глазом моргнуть, как я уже взвел курок и нацелил ствол ему прямо в лоб, я поставил бы его на колени, на карачки, к стенке, и тут роли бы переменились, теперь уже я могу привязать его к чему-то несдвигаемому, к радиатору, и могу позвонить в полицию, полиция приезжает, грабитель арестован, а мне вручают памятную награду, так, мелочь какую- нибудь, наверняка у них есть там разные штучки, чтобы вручать людям за образцовое поведение, — кашпо с логотипом полиции или ленточку с цветами правоохранительных органов в петлицу, все равно что, какой- нибудь пустячок, ну, скажем, шариковую ручку, полицейскую ручку, а если до прихода полиции он вздумает сопротивляться, я просто выстрелю в него из пистолета, всажу ему пулю в колено, потому что это не смертельно, а я, разумеется, не хочу его убивать, только припугнуть, а пуля в колено, как я считаю, послужит ему хорошим уроком, впредь он несколько раз подумает, прежде чем полезет в чужую квартиру. Тут раздается звук выстрела, и до меня доходит, почему я вдруг подумал о пистолете. Я подумал о пистолете, потому что у нас во дворе находится стрелковый клуб. Перед ним часто стоит машина с наклейкой на заднем стекле, па которой изображен значок стрелкового клуба. Машина, вероятно, принадлежит заведующему, думалось мне, когда я проходил мимо нее, а во дворе непрестанно слышатся выстрелы, непрестанно идет стрельба почти каждый день, я уже не обращаю на это внимания, даже не замечаю, но мое подсознание улавливает стрельбу, заставляя вспоминать о пистолете, стрельба доносится приглушенно (должно быть, у них там хорошая звукоизоляция), ведь, наверное, на этот счет — — насчет того, как полагается обставлять стрельбу, —существуют определенные правила, всякие там циркуляры и предписания? Ладно, валяйте! — говорят им люди из коммунального управления, те самые, которые утащили мою машину на штрафную площадку; ну, может быть, не те самые, но, как и те, сидящие в том же здании, в ратуше кажется, ведь там они вроде бы все сидят. Они-то все и решают и распоряжаются. Их много. Одни отдают распоряжения насчет автомобилей и парковок, другие насчет пистолетов, потом в обеденный перерыв все встречаются в столовой, обсуждают служебные дела, рассказывают друг дружке про своих детей и внуков, хвастаются, какие те у них замечательные, вот и на эти выходные опять ждем их в гости, то-то будет радость!
Но довольно о пистолете!
Пора за брошюру! Надо наращивать темп. Прошло уже несколько дней от отпущенного мне месяца, а я, если говорить честно, по-настоящему управился только с Сибелиусом. Но ведь Финляндия это не один Сибелиус. Там еще полно всякой всячины! Больше всего я должен остерегаться штампов. Паши представления о Финляндии изобилуют штампами, поэтому нужно внимательно следить, чтобы нечаянно не проскочил какой-нибудь штамп. Надо отбросить поверхностный подход и углубиться в материал. Погрузиться в самую глубину к неведомым рыбам, про которых одни только специалисты могут рассказать, как их зовут и с чем едят. По поверхности любой дурак может прогуляться. С каждой страной есть свои заморочки, причем заморочки зависят от того, с какой стороны на них посмотреть. Если рассматривать Финляндию с норвежской стороны, ее главная заморочка будет заключаться в том, что Норвежское телевидение как-то лет десять тому назад закупило сразу целый пакет финской телепродукции. Тяжелой, тяжелой продукции. С персонажами-молчунами, которые там, где им не хватало слов, вместо разговоров брались за топор, а нехватка слов их часто подводила. Эти произведения были настолько мрачными, что наложили неизгладимый отпечаток на образ Финляндии, который сформировался у норвежцев после их просмотра. Вдобавок у норвежцев Финляндия ассоциируется с алкоголизмом, самоубийствами и психическими расстройствами. В нашей памяти отложилось, что картины и национальной галерее Финляндии изображают сцены отцеубийства, или осенний редкий легок, пли лодку с гробиком умершего ребенка, которого отец и мать везут хоронить на кладбище, а еще изображения обнаженной натуры, множество унизительных для человека изображений обнаженной натуры, — вот что мы вспоминаем, думая о Финляндии; разумеется, это несправедливый и искаженный образ, в Финляндии на самом деле есть много совсем другого, много солнца и радости, много улыбок. «Финляндия — это улыбки», — думаю я. Брошюра о Финляндии совершенно необходима, это же ясно как день! Года два или три тому назад одна финка в состоянии помешательства выскочила из стрелкового клуба и начала стрелять куда попало. Я прочел об этом в «Афтенпостен», конечно же мокрой, как всегда. Из того, что происходит в Финляндии, до нас вечно доходят именно такого рода новости. О том, как кто-то свихнулся, о том, как кто-то замерз на улице, таких новостей сколько угодно, потому что мы любим про это читать; А лучше всего, если какой-нибудь финн сопьется и за короткое время сведет себя в могилу, уж это событие непременно попадет в норвежские газеты. «Финн напился до смерти» — так и было написано каких-то три-четыре недели тому назад. Какой-то несчастный мужик поспорил с приятелем, кто выпьет больше стопок водки, и один из них допился до алкогольного отравления, отчего и умер. Другой выиграл спор, но зато потерял друга. По сути дела, печальное событие, но, поскольку оно случилось в Финляндии, вроде бы и забавно, читатель оторвется от газеты, чтобы с усмешкой пересказать, сожительнице только что прочитанную новость. «Ничего удивительного, ответит сожительница. — Это же сумасшедший народ. Одни купаются в проруби, другие напиваются до смерти». В брошюре следует избегать упоминания о подобных эпизодах. Иначе это вызовет негативную реакцию. Люди подумают: «На что нам сдалась эта Финляндия? Мы и не собирались туда, а уж теперь, когда узнали, что там по улицам бегают женщины с пистолетами и с неустойчивой психикой, а мужики соревнуются, кто кого перепьет, мы уж точно туда не поедем». Так что я должен мыслить позитивно. А мыслить позитивно — дело нелегкое. Гораздо легче мыслить негативно. Хоть о Финляндии, хоть вообще о мире и человеке. Потому что если говорить правду, то все течет и расплывается. Все тронулось и потекло бесконтрольным потоком. Контроль мы потеряли уже давно, если вообще когда-нибудь им владели, но это спорный вопрос, во всяком случае в последние несколько столетий мы ничего не контролировали, и, как мне кажется, это началось еще задолго до Средневековья, впрочем, я не историк и легко могу ошибиться на этот счет, потому что много ли я знаю о Средних веках. Как, кстати, и о других веках. Да почти что ничего! Далее не знаю, почему я так сказал. И заодно можно спросить, что я имел в виду, говоря, что «мы» потеряли контроль? Кто такие эти «мы»? Это слишком неопределенно, сказали бы в университетских кругах. Нельзя употреблять слова как придется. Если сказал «мы», то надо дать этому «мы» определение, очертить границы значения, это я усвоил в университете. Дав точную дефиницию каждому слову, которым мы пользуемся, мы будем знать, что говорим об одном и том же, а если не дать дефиниции, то может получиться так, что мы будем думать, что имеем в виду одно и то же, а на самом деле это будет не так, а за этим потянутся неприятные последствия — возникнут недоразумения вплоть до смертоубийства. Вот почему необходимы точные дефиниции. Каждому слову надо дать точную дефиницию. А это дело хлопотное и тягомотное до чрезвычайности. В студенческие годы я, помнится, до поздней ночи трудился над дефинициями. Другие бегали в киношку, сидели в пивной, а один из ребят с нашего потока даже нашел время на то, чтобы создать серию рисунков, которую он назвал «Фрекен Фиттесафт». А я пыхтел над дефинициями. И вот, несмотря на это, оказывается, способен бросаться непонятно какими «мы», которые можно толковать в любом смысле. Нехорошо получается, и вообще нехорошие вещи происходят сплошь и рядом, и, сколько бы ты ни спрашивал себя, отчего так
