молодоженов.
– Вы?
– Фрося, вставайте! Уже граница!
«Господи, отчего же так трясет? Ах нет, это не поезд трясется, а у меня так голова кружится», – поняла Ефросинья, покрываясь липким потом.
По коридору сновали пассажиры, и Фросе пришлось лавировать между ними, что в ее состоянии было затруднительно. Но она успела добежать до туалета и, образно выражаясь, обняться с унитазом. Рвало ее долго и мучительно.
– Освобождаем туалеты! Немедленно пройдите в купе! Все должны быть с паспортами в купе! – кричала, стучала в дверь проводница.
– Сейчас… – простонала Ефросинья и умылась холодной водой.
Посмотрев на себя в зеркало, она ужаснулась еще раз. Бледно-зеленая кожа, осунувшееся лицо с впалыми щеками, тени под глазами, совершенно нездоровый взгляд и торчащие дыбом волосы. Хуже этого своего отражения она еще ничего и никогда не видела.
«Хорошо, мамы рядом нет… Стоило отъехать от дома, и сразу же так напилась! Какое позорище! Переводчица, называется… Языком еле ворочаю!»
Фросю тошнило снова и снова. Наконец, сильно шатаясь, она все же вернулась в купе. И как раз вовремя – строгий пограничник в форме уже ставил печати в паспорта молодоженов.
– А вот и наша соседка! – обрадовались ребята.
Фрося успела посмотреть в глаза белорусского пограничника, сунуть ему в руку паспорт, но тут же схватилась за рот и снова понеслась в туалет. Когда она вернулась, пограничник все еще ее ждал.
– Гражданка Кактусова!
– Я…
– Вам плохо?
– Очень.
– Я не могу пропустить вас за границу с заболеванием.
– У меня нет никакой инфекции, – покраснела Фрося. – Понимаете, вообще-то я совсем не пью, а тут вот выпила за свадьбу моих попутчиков. Да еще укачало в поезде… Извините меня.
– Так вы просто с перепоя?
– Угу…
– Выглядите неважно, уж точно. Как-то все же соберитесь, а то на польскую территорию вас не пустят. Припудритесь, что ли…
– Спасибо.
Пограничник ушел.
– Везете спиртное, сигареты? – заглянула в купе таможенница.
– Все выпили, – ответил Игорь.
– Шутите? С таможней не шутят! – нахмурилась женщина.
Еще несколько долгих и мучительных для своего здоровья минут Фрося провела в туалете, а потом, когда в желудке уже совсем ничего не осталось, легла в позе трупа в купе на верхней полке. Сил приводить себя в порядок не было никаких.
Польские пограничники, на удивление, оказались менее привязчивыми, и состав покатил дальше. Мерное покачивание вагона сводило Ефросинью с ума.
– Вы как? – заглянули к ней молодожены.
– Ой…
– Понятно. Хорошо, границу прошли. Теперь уж скоро будем на месте.
– Я не доеду!
– Надо выпить, – твердо сказал Игорь.
– Нет!
– Как ни странно, но станет лучше. Или наоборот, совсем вырубит.
– Лучше бы меня «вырубило», чтобы ничего не чувствовать… – простонала Ефросинья.
– Ладно, лежите, – вступила в разговор Таня. – Давай, Игорь! За нас всех! И еще раз поиграем и развлечемся, чтобы дорога скучной не была!
Все-таки молодость и здоровьем отличалась, и неугомонностью.
Глава 6
Ефросинья снова и снова проваливалась в колодец, в воронку, в кратер вулкана – во все, где есть глубина. Везде она встречалась с невидимым духом и везде тщетно пыталась оправдаться, что все еще пьяна, что не образумилась с их последней встречи и по-прежнему не влюблена.
– Это так быстро не делается! – говорила Фрося.
– Тебе сколько лет?
– Ну…
– Под сорок! И до сих пор ангел тебя не поцеловал? Любовь не испытала? Ущербная ты, Фрося!
– Я исправлюсь! – плакала она.
– Да нет у тебя времени исправляться! Противно тебе, пьяной, шанс давать. Я же не всем даю шанс, а вот тебе просто не хочу! – капризничал дух.
Слезы все лились и лились из глаз Ефросиньи. Одни дорожки уже высохли, полились другие слезы, смачивая засохшие и прокладывая новые. Вдруг она увидела темный низкий потолок и обнаружила, что лежит на очень широкой кровати под бордовым балдахином, которая находилась посреди комнаты со светлыми стенами и совершенно нестандартной формы окнами с мозаичными стеклами. Высокий мужчина с абсолютно идеальной фигурой и красивым профилем стоял у окна и курил. Дым окутывал его голову и черные волосы с проседью.
Ефросинья заморгала ресницами. «Не с ним ли я разговаривала? Нет, бог не может курить… О чем это я?»
И тут ее сознание пронзила неожиданная мысль – мужчина был ее первой любовью Владом Светловым.
«Вот и встретились… – похолодела Фрося. – Знала бы раньше, что как только помру, увижу его, давно наложила бы на себя руки! А зачем он меня здесь ждет? Попросить прощения? Нет! За что, собственно? Кстати, надо напомнить духу, что и мое сердце способно наполняться любовью. Молодчина, Влад. Обеспечил мне проход, надеюсь, в рай. Вот не знала, что и он уже… того…»
Ефросинья зашевелилась, и мужчина сразу же обернулся, окинув ее очень внимательным и серьезным взглядом. Выкинул окурок в окно, подошел, присел к ней на кровать. Фрося смотрела на него во все глаза. Конечно, Влад изменился, возмужал, но остался абсолютно узнаваемым. И все таким же красивым и харизматичным. Не спрашивая ее разрешения, он взял ее руки в свои, и Фрося моментально ощутила тепло его ладоней.
«Странно, а я думала, что мы там все холодные и бестелесные…» – мелькнуло у нее в мозгу.
– Здравствуй, Фрося! – сказал Светлов своим неизменившимся низким голосом.
Она одернула руку и собралась в комок, словно ее стукнули.
– Ты не узнала меня? Это же я, Влад.
Ефросинья попыталась встать с кровати – и моментально повалилась назад, так как ее безумно зашатало. Влад подхватил ее под руки.
– Ты куда собралась-то?
– Мне все равно. Туда, где тебя нет. Если я в раю, значит, в ад. Если в аду, то в рай.
– Тебе совсем плохо, ты должна полежать…
– Полежу я на кладбище! – отвернулась от него Ефросинья, уже поняв, что все еще находится на этом свете, раз у нее так сильно бьется сердце и потеет спина при виде любимого когда-то мужчины.
Сколько раз ей представлялось, как они встретятся. Как Влад падает перед ней на колени и слезно просит прощения за все. Говорит, что был не прав, что он просто конченый дурак, раз ушел от нее, что все время думал только о ней и с ума сходил от любви к ней. Но она не прощает его, потому что простить смерть своей души и сердца невозможно. И гордо уходит, а Влад заканчивает жизнь самоубийством. Наконец-то она отомщена! Отлились ему все ее слезы! А на душе становится тепло, хоть и не весело…
