«похлеще, чем в сериалах». Жили они более чем скромно. Григорий Алексеевич так и остался парализованным, говорил плохо. Он требовал ухода по болезни, Анютка требовала ухода в силу возраста, поэтому Серафима Ильинична ушла с работы, не дослужив до пенсии два года. Именно на ней лежала забота о двух нуждающихся в ее помощи людях. А на плечи Груни легла нелегкая доля кормилицы, добытчицы средств для себя и еще троих человек, ставших ей очень близкими.
Вот только прыгнуть выше головы она не могла, поскольку зарабатывала не слишком много. Понятно ведь, оклад художника-декоратора при небольшом Доме культуры отнюдь не миллионный. Иногда ее приглашали для оформления каких-то шоу в ночных клубах или помощником именитого художника. Но помощник всегда получал как помощник, львиную долю гонорара забирал мастер, однако Аграфена всегда была рада любому приработку. Она бралась за все, а вечерами еще и писала картины маслом на всевозможные темы. Для души – пейзажи, по заказу – портреты, на потребу толпе даже сюжеты с эротическим уклоном. В общем, на жизнь хватало. Хватало на дорогие лекарства для дедушки, на оплату коммунальных услуг, на бензин для старенького «Сааба», на ежегодный отдых в Крыму и еще кое на какие мелочи.
Внешне Груша была очень красивая женщина – среднего роста, с прекрасными светлыми волосами, яркими глазами и стройной фигурой. Толстеть ей было некогда, она все время была в движении, постоянно в заботах, в бегах, порой и присесть некогда бывало. Естественно, и задуматься о себе было недосуг. Одевалась она очень нестандартно, как художницы, сочетая совершенно несочетаемые, казалось бы, вещи и смешивая яркие цвета, носила крупную бижутерию (друзья ей часто дарили такие вещи), могла ярко накраситься и при этом не выглядела вульгарно. Аграфена была очень добрым человеком, все время старалась помочь другим людям, но при этом бывала резковата и прямолинейна в общении, всегда говорила правду в глаза.
И вот однажды сидели они за кухонным столом с Серафимой Ильиничной в двенадцатом часу ночи и беседовали на тему, о которой Груня не думала много лет.
– Почему так поздно? – спросила Серафима, накладывая ей винегрета и ставя разогревать в микроволновку тарелку с ужином. – Ты прямо уже как тень отца Гамлета домой притаскиваешься…
– Гример в театре заболел, меня попросили подменить. Как я уйду? Я же – единственный художник.
– Театр! – фыркнула Серафима. – Твоего мистера Колобкова-неудачника? Что это за театр? Я понимаю, если бы ты работала в Большом!
– Чего захотела, в Большом… Там свои люди, туда абсолютно не пробиться без связей и блата. Я вот сколько работаю, заняла свою нишу, но без связей на приличное и хорошо оплачиваемое место не устроишься.
– Ты прекрасный художник. Это даже не мое мнение, а авторитетных людей, я слышала, как они говорили. – Серафима налила Груне домашнего компота. – Сама-то я в живописи ничего не понимаю, но и мне нравятся твои картины. Только вот в последнее время…
– Что?
– Они у тебя стали темнее, мрачнее, что ли. По краскам видно. Интересно почему?
– Да? – удивилась Груша. – Я как-то не замечала. Но взгляд со стороны всегда свежее. Я подумаю, в чем причина таких перемен.
– А чего тут думать? Я тебе со свежим взглядом на этот вопрос отвечу. Ты же на грани нервного срыва! Посмотри на себя – кожа да кости, одни глаза, смотреть страшно! Скоро падать начнешь, твои громадные украшения притянут тебя к полу. Ты, Груша, просто-таки загнала себя в угол: работа, работа, заказы, заказы…
– А как же? Как будто тебе легко, – вздохнула Аграфена, вяло ковыряя вилкой винегрет в своей тарелке.
– Я – другое дело. И не обо мне речь. Посмотри, ты сидишь уже десять минут за столом, а съела один квадратик свеклы и две горошинки. И это за целый день! Дивно, ничего не скажешь. Кофе по сто чашек и одна сплошная работа! Разве так должна жить женщина в твоем возрасте? Ты мне в дочери годишься, ты же еще совсем молодая! Где твоя личная жизнь? – задала вопрос в лоб Серафима Ильинична.
Аграфена поморщилась и пожала плечами:
– Зачем ты об этом? Я сама себе не задаю такой вопрос, и не хотелось бы его слышать от тебя.
– А я тебе не чужой человек и болею за тебя всей душой! Переживаю за тебя! Я хочу, чтобы у моей внучки была счастливая мать! Кто еще тебя встряхнет, если не я? Ты же получила исключительно отрицательный опыт и эмоции. Ну, ладно, глупой девчонкой, когда не понимала ничего, забеременела, родила. А потом…
– Потом у меня появился ребенок, стало не до личной жизни. Период дискотек у меня прошел под флагом пеленок. Позже пыталась построить карьеру, но не очень продвинулась на этом поприще. Хотя тут, наверное, не моя вина. Честное слово, я старалась.
– Это и я подтверждаю, – согласилась Серафима Ильинична.
– Худо-бедно, но мы с дочкой как-то существовали. А затем… Затем Анечка у меня, вернее, у нас появилась. И снова пришлось работать, чтобы нас всех содержать. Знаешь, Серафима, как-то не было у меня никогда возможности заняться собой. Может, такова вообще моя судьба?
– Ужас, что ты говоришь! Все это очень плохо! Ты никогда не была замужем, не была любима и не любила по-настоящему. Трагедия, которая в нашей семье произошла, чудовищна, но раз уж ты осталась жить, то ты должна жить полноценно!
– В твоих устах это звучит сродни тому, что я должна иметь мужчину.
– А разве нет? Наоборот, в твоем возрасте не иметь мужчину ненормально. Да, у тебя была психологическая травма, но она уже переросла в болезнь, а ее надо лечить, – настаивала Серафима.
– Ну, не знаю. Просто я как-то их, мужчин, и не видела. И не вижу. Поэтому вопрос это тупиковый для меня, – вздохнула Груня, заставляя себя хоть что-то положить в желудок, чтобы не обидеть Серафиму.
– Вокруг же люди! – возразила та.
– Вроде да. Даже много людей.
– И среди них много мужчин, – справедливо отметила Серафима Ильинична.
Груня задумалась.
Если честно, актеров она вообще не рассматривала как мужчин. Многие из них были либо какие-то пафосные, либо бабники, а еще приверженные к вредным привычкам да с тяжелыми характерами, у которых все зависит от настроения. На ее глазах творились какие-то мелкие шашни, перераставшие в склоки, и даже ради великого таланта она не связала бы свою жизнь с актером. Люди из художественной среды тоже весьма своеобразны, Аграфена общалась с ними как с друзьями, коллегами, не более того. К тому же и у актеров, и у художников жены часто менялись, а она не хотела становиться одной из многих. Бывали в ее жизни совсем уж омерзительные моменты, когда пара-тройка мужей подруг тянули к ней потные руки, бормоча: «Чего ломаешься? Жена ничего не узнает!» От таких, обычно дышащих перегаром героев- любовников она старалась держаться подальше.
Еще Груша общалась со своим начальником, режиссером частного театра Эдуардом Эриковичем Колобовым – мужчиной слегка за пятьдесят и уже раз восемь (только официально) женатым. Бабник он был просто несусветный, сам это знал, каялся, но и поделать с собой ничего не мог. Естественно, режиссер «подбивал клинья» и к Груне, но та сразу отказала, и они, как ни странно, остались друзьями.
Ее подруга Алиса была женщиной разведенной и периодически не брезговала связями с женатыми мужчинами, в общем, жила так называемой нормальной жизнью. Только ребенка не могла никак родить, почему-то пребывая в полной уверенности, что с ней все в порядке, а вот «мужик измельчал»…
– Июнь скоро, – вздохнула Серафима, сменив наконец тему.
– Машина на ходу, – откликнулась Груня, понимая, к чему та клонит.
Каждое лето она вывозила Серафиму, ее парализованного мужа и дочку на дачу, когда-то принадлежавшую ее маме. Ребенок проводил там три месяца с июня до сентября, пока садик на летний период закрывался. В нынешнем году Аграфена с Серафимой Ильиничной долго спорили, отдавать Аню в школу с шести лет или с семи, и все же решили не лишать ребенка детства, дать девочке еще год побыть в подготовительной к школе группе.
– Это лето, потом садик, еще лето и школа, – перечислила сейчас Серафима. – Дождались, скоро наша ягодка пойдет в школу. Вот событие будет первое сентября! И пойдут по улице с цветами три женщины:
