Катя и две ее сестры — не могут не быть!
И хотя Ковалева по-прежнему не знала, куда не пойдет не разъясненный «БД» и кто не будет «вором» — ей показалась, разгадка, как Царская площадь, лежит у ее ног.
Кылына высчитала: к власти придут Трое!
Она знала это! Знала, что в Башне поселяться другие. Знала, ее родная дочь и наследница, сможет войти туда лишь потому, что мать заранее сломала закон. Она знала: «Когда в Город третий раз придут Трое…»
— Когда в Город третий раз придут Трое… Что будет тогда? — быстро спросила Маша у Демона.
Пророчество упоминалось при них множество раз, но никто никогда не открывал им, в чем оно состояло.
— Задайте этот вопрос Василисе Андреевне, — увернулся Демон. — Я не верю в это. Но Город говорит мне…
— Ничего он тебе не говорит, — прервала Киевица. — Он говорит мне! И если ты, пообещаешь, не выходить из себя, услышав фамилию…
— Булгаков?
— Я скажу то, чего не говорила. Не потому что… А потому, что ты начал кричать. Когда Акнир была в Башне, она обронила тетрадь. Записи ее матери
Маша изъяла из ридикюля скрученную в трубку тетрадь. Открыла страницу, отмеченную ниткой- закладкой с ключом на конце.
Ключ сорвался с привязи, упал на землю. Маша подобрала его, запихнула в карман.
— Видишь? Число 1 230 311 284 зачеркнуто, а 211 911 — обведено и приравнено к: «К+2 верт ААА не прольет…. БМ очень тревожно?» ААА — это Анна Андреевна Ахматова! БМ — Михаил Булгаков. Они не просто дорожные знаки! Они часть какой-то математической формулы!
Глава десятая, в которой в которой Маша встречает много знакомых лиц, при компрометирующих их обстоятельствах
Была Анна Ахматова в Киеве и 1 сентября 1911 года. Об этом тоже есть лаконичная запись: «В день убийства Столыпина в Киеве ехала на извозчике и больше получаса пропускала мимо сначала царский поезд, затем киевское дворянство на пути в театр».
«Анна Ахматова в Киеве» Евдокия Ольшанская
Солнце опустилось за гору.
Демон жадно листал тетрадь. Его пальцы ползали по длиннохвостым формулам, непроглядные, как черный оникс глаза, казались остановившимися.
— Может быть, БД, это ты? — сказала Маша.
— Только в том случае, если Кылына зашифровала меня матюком, — ответил Д. Киевицкий, — что, впрочем, тоже не исключено. Мы не слишком ладили с ней. Но, как вам известно, в своем роде она была истинным гением. — Он вернулся к началу конспекта. Перечел.
= 211911
К+2 верт
ААА не прольет, БД не пойдет, вор не будет, Ц остается, (БМ очень тревожно?)
— «БМ очень тревожно?», — сказала Маша. — Что это значит?
— Вы дадите мне эту тетрадку? Я хочу просмотреть… — Демон смотрел на неопровержимое: «ААА не прольет».
«Да-да, — мысленно закивала Киевица. — Аннушка таки пролила масло! И нечего было иронизировать надо мной».
— Дам,
— Хорошо. — Киевицкий взглянул на тетрадь, прижал конспект Кылыны к груди, принимая решение. — Я вынужден был отослать ее прочь, потому, что они познакомились.
— Анна и Миша?
— Миша и Лира. Я не солгал, — то была мимолетная встреча. Но Лира увидела его. Он даже начал писать какие-то юморески…
— В пятом классе. А смерть его отца? — дернулась Маша.
— Нет, нет, его отец не был жертвой. Его смерть от неизлечимой болезни была дана для иного. Миша должен был стать врачом!
— Врачом? Венерологом? — концы Машиных губ опустились.
— Великим врачом, — с пафосом проскандировал Демон. — Величайшим! Он знал это всегда! Но писатели, художники, поэты — слепы, как все люди. Только проблески, редкие озарения. Благодаря им, так навязчиво часто в его творчестве появляется образ врача. Или гениального ученого. «Собачье сердце», «Роковые яйца», «Адам и Ева», «Иван Васильевич»... Даже его последний герой — Мастер, которого Воланд приводит в последний, посмертный приют, получает вопрос: «Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула?»
— Гомункула? Постойте-постойте, — пошире разомкнула глаза поклонница «Мастера и Маргариты». — Если Булгаков был знаком с вами так близко, то, возможно, Фауста, Воланда?..
— Вы же были знакомы с Врубелем, и достаточно близко, — открестился от нелюбопытной ему литературно-людской темы ее собеседник. — И что в результате? Будучи знакомым со мной, он писал своего «Демона» с любимой женщины… Миша мог стать истинным Фаустом! Он ходил на оперу «Фауст» в Городской театр 41 раз. 41-ин! Его звало предназначение! Ведь Фауст, прежде всего, ученый, доктор. А Мефистофель только ведет его. Я склонил Мишу пойти в медицину. У него было великое будущее.
Маша напрягала глаза, — не веря.
Теперь не она, — а он, ее Демон, говорил о Булгакове, как истый фанат!
— А все закончилось Мефистофелем-Воландом, — с горечью завершил проводник.
— Он стал прекрасным писателем.
— Оставьте! — оскоблено отпрянул Демон. — Известно ли вам, Мария Владимировна, что в 1917 Булгаков пристрастился к морфию?
— Известно, — без энтузиазма признала она. — Но это лишь потому, что он заболел! А заболел он лишь потому, что отсасывал пленки трубкой у мальчика, больного дифтеритом!
— Вот вы и согласились со мной, — невесело улыбнулся БД (Булгаковский Демон???). — Он был фанатичным врачом, самоотверженным, готовым на все.
Студентка кивнула.
По воспоминаниям первой жены молодого врача, еще не успев получить диплом лекаря с отличием, двадцатипятилетний Булгаков заведовал целой больницей в Сычовском уезде. Работал до ночи, ночью, садился в сани и ехал на вызов, в пургу, в какое-нибудь глухое село. Оперировал, принимал роды, не жалуясь на беспросветность, не раздражаясь, когда больные досаждали ему.
Он любил свою работу.
— Но идея моего вопроса не в этом. А в том, что, став заядлым морфинистом, не способным прожить без укола и дня, он излечил себя сам! — сказал Мишин Демон. — Вы не знали об этом?
— Не-ет, — приняла отповедь Маша.
— Этот факт замалчивается вами, — как вся история с его морфинизмом! Слепые возвеличивают его, как писателя жалких романчиков о Сатане. И не видят величия! Осмыслите, Мария Владимировна, в 1918 году двадцатисемилетний врач самолично нашел средство от неизлечимого людского пристрастия, которое
