хорошо».
Начал накрапывать дождь. Полная ерунда, если бы не причёска, уложить которую в чётком соответствии с картинкой из модного журнала стоило огромных трудов. Жаль будет, если результаты этих трудов не доживут даже до обеда. Оглядевшись по сторонам, не заметив поблизости ни одного Йорана и сочтя это добрым знаком, Анна-Лиза нырнула в первый попавшийся бар и заказала двойную, нет, тройную порцию яичницы с беконом и, дожидаясь, пока ей принесут заказ, стала оглядывать зал: Йоранов в нём вроде бы не было, но никогда не знаешь, где встретишь носителя, значит, надо быть начеку.
Её внимание привлекла одинокая печальная барышня. Где-то они виделись, что ли? Может быть, это кто-то из коллег-шемоборов? Нет, не то. Может быть, уже окученный носитель? Опять мимо. Йоран... Что, Йоран? Опять Йоран? Нет, уж это — точно не Йоран! Это девица, и никаких сомнений быть не может. «И эту девицу, — упрямо продолжал внутренний голос, — мы встретили в ресторане у Йорана. Когда у него ещё был ресторан. А зовут её... Лорелея? Пелагея? А... Мария».
С утра Маша так и не дождалась Жана: время шло, минутная стрелка нарезала круги по циферблату, а он не звонил, не писал и не появлялся. Мадам Клодель ещё не вставала. Сидеть на кухне, ждать неизвестно чего и рассматривать бесплатную газету быстро наскучило.
На улице было прохладно, но не холодно, робко накрапывал и тут же прекращался пугливый дождик. Но кто родился в Санкт-Петербурге — тот дождя не боится, или, как любит говорить Машина мама, «то, что у нас в Питере считают погодой, в других местах называют стихийным бедствием».
Деревья, покрывшиеся нежным зелёным пухом едва распустившихся листьев, застыли в задумчивости: правильно ли они поступили? Может быть, пока не поздно, стоит спрятать листья обратно? На углу улицы играл саксофонист — он всегда здесь стоит в это время, денег ему не нужно, и слушателей — тоже, просто он любит играть по утрам, но его соседи вроде бы этого не одобряют, а тут ничего, всем нравится. Во всяком случае, так говорит всезнающий Жан. Маша мечтает обучить этого музыканта песенке о замечательном соседе, но не знает, как к нему подступиться.
На тротуаре приплясывали, выпрашивая хлеба, симпатичные упитанные голуби. У Маши в сумочке как раз обнаружилась булочка, которую она купила ещё вчера и как-то позабыла. Голуби были просто в восторге! А один даже проворковал в честь добрейшей мадмуазель некое подобие бравурного марша.
Для успокоения совести Маша решила заглянуть в гей-бар, в котором они с Жаном каждое утро тренировались в выставлении защиты. Бармен сразу узнал её и приветливо помахал рукой: надо же, обычно к этому времени он только и может, что устало улыбаться каждому входящему — даже на то, чтобы поздороваться, сил у него, как правило, не хватает.
— Наш общий друг уже здесь, — подмигнул бармен. — Он вышел на улицу с одним интересным мужчиной, сказал, что по делам. Обещал скоро вернуться. Просил передать вам, чтобы вы его дождались.
«Чтобы вы его дождались!» Ох, этот Жан, он так уверен в том, что весь мир будет плясать под его дудку, — и ведь мир пляшет. Миру вообще нравится плясать, только редко кто для него играет. Вот и Маша тоже спляшет — в смысле, подождёт. У Жана всё в порядке с личной жизнью — и это нормально. А как насчёт её самой?
— Мария? Ты ведь Мария, да? — раздалось над самым ухом.
Родная речь оглушила, напугала: а вдруг это какая-то бывшая одноклассница, противная вредина, изводившая Машу десять лет кряду, а теперь вдруг встретившая её в чужом городе и воспылавшая нежной дружбой? Но нет. Это была... Почти засвеченное воспоминание. Ресторан, стыдно, неловко, грубый посетитель, профитроли за счёт заведения... Вампир Дмитрий Олегович. Его знакомая... Дева Роза? Донна Анна? А... Анна-Лиза!
— Анна... Лиза? — осторожно озвучила свою догадку Маша.
— Тогда я сажусь напротив! И не скучно! Одни мы с тобой девушки, как будто здесь закрыли клуб для мужчин.
— Это и есть клуб для мужчин. Гей-клуб. Вернее, гей-бар. Но он не закрытый: позавтракать здесь может любой.
— Бары, где не любой может позавтракать, надо землёй стирать с лица. Завтрак — это вершина наслаждений дня.
Вскоре подошел официант: он принёс огромную порцию яичницы для Анны-Лизы и крошечную чашечку кофе для Маши.
— На диете или на мели? — спросила Анна-Лиза, — Оплатить твой счёт? Нельзя жить на голодный желудок!
— Я уже позавтракала, — как бы оправдываясь, ответила её собеседница, — но неудобно же сидеть просто так. Вот если бы в кафе можно было заказать книгу, или журнал, или колоду карт, или радиоприёмник и наушники, чтобы просто побыть среди людей, провести с ними время, и при этом не скучать, плюя в потолок. А потом заплатить по счёту за всё прочитанное, прослушанное или разложенное в пасьянсы.
Она не успела довести эту мысль до конца — в сумочке завибрировал мобильный телефон. Путаясь в молниях и карманах, Маша вытянула аппарат наружу: увы, это было не «С добрым утром» от Константина Петровича и даже не «Ещё немного, и я подойду» от Жана. Писала Елена Васильевна.
«Ваш хозяин по утрам приборы в салфетки сам заворачивает, или это только наш Жора тронутый совсем на голову?» — гласило сообщение от мамы. Маша напомнила, что в «Макдоналдсах» нет таких приборов, которые необходимо по утрам заворачивать в салфетки. Ответа не последовало: убедившись в своём превосходстве над всеми, Елена Васильевна приступила к приготовлению очередного кулинарного шедевра.
— Чем-то интересное пишут? — спросила Анна-Лиза, не отрываясь от еды.
— Это моя мама. Рассказывает смешную историю про своего начальника.
— Начальник мамы? Нет, это неинтересно, — покачала головой Анна-Лиза. — Теперь говори, зачем ты в Париже.
— Я сбежала от любви, — брякнула Маша, и вдруг поняла, что это — почти что правда.
— Петербург — не место для роскошных нас! — с жаром воскликнула Анна-Лиза. — Ни одного мужчины с достоинством!
— Да нет, он очень достойный. Скорее уж я недостойна любви этого человека. Мне надо подрасти — хотя бы немного. Хотя бы в своих глазах.
— Достойна, не достойна — это только блуждание в словах. Может быть, ты не уверена в том, что он чувствует?
— Уверена. В его чувствах. В своих чувствах. Уж это-то я понимаю без слов.
— Значит, ты водишь пальцем вокруг достойного мужчины и убегаешь от него в Париж. Хочешь испробовать на прочность его сердце?
— Просто он плохо меня знает. А когда узнает получше — тут же и разлюбит. А я не хочу его потерять.
— Ты глупая? Люди обычно только ещё больше привязывают себя к возлюбленному, когда узнают его лучше.
— Ну да, я глупая. И когда он об этом узнает...
— Ты не глупая, а очень даже умная. Просто... как это сказать... дура. Ну-ка быстро взяла себя за ум! На зеркало. — На столе появилась пудреница. — Возьми зеркало, смотри на себя! Что тебе там не нравится?
— Ой, не знаю, — отодвинула пудреницу Маша, — давайте не будем об этом.
Она уже пожалела, что ввязалась в столь откровенный разговор.
— Нет, мы будем. Мы будем, потому что я хочу открыть для себя одну истину. Любить человека, но думать, что ты недостоин его любви — нормально? Я подразумеваю — в вашем ненормальном городе это — нормально?
— Я не знаю. Я не могу говорить за весь город. А что до меня — так я и по телефону уже с ним всё меньше и меньше разговариваю. А если говорю — то несу какую-то чужую, постороннюю чушь.
— Вот так, да: «Надо же, а мы как раз говорили о тебе», — передразнила Йорана Анна-Лиза. Как же её задело, если она запомнила эту фразу!
