— Что это значит — в миллиарде разных точек? — с интересом переспросил Коля.
— Кем захочу — тем и буду. Вот что значит. Захочу — буду тобой. Но это вряд ли. Захочу — стану бабочкой. Долечу до цветка, стану цветком. Стану влюблённой парой. Стану океанской волной, смывающей целые материки. Потом солнцем. Потом коралловым полипом.
— Полипом-то зачем? — удивился Миша.
— Для разнообразия. И потом, мне всегда было интересно узнать, что чувствуют эти твари.
— И как, значит, называется мир, в который ты попадёшь? — спросил Коля. Ему очень захотелось стать бабочкой, цветком, кораллом, волной — кем угодно, только не бывшим шемобором, день за днём сожалеющим о сумасбродном поступке, перечеркнувшем всю его жизнь.
— Этот мир назовут моим именем!
— Кто же подарил тебе счастливый билет? — поинтересовался Миша.
— А вот они, — весело ответил Дмитрий Олегович, указывая на сестёр Гусевых. — Настойчиво предлагают занять их место на том свете. Вот только сегодня учитель открыл мне глаза на истину. Крысиного ада, о котором так долго твердили мы, недалёкие, не существует. Вместо него есть свобода, свобода без границ. Только не все в состоянии пережить такой масштаб. Старушкам, например, тупо хочется отправиться после смерти в некое скучное подобие жизни — мунги, что с них взять.
— Забавно. Но ты один. А их двое, — облизав губы, прошептал Коля. — Им выгоднее поменяться с нами.
— Ну выбирайте, кто из вас составит мне компанию. Мне всё равно. Каждый из нас попадёт в свой мир.
Миша вздрогнул: в свой мир? Где не будет этого слабака, бесконечно сожалеющего о том, чего не исправить?
— Договор! — почти крикнул Коля. — Договор его родителей! Мишка, ну скажи ты ему, про что он был, и пусть проваливает. Мы Бойцов придержим. Ну?
Дмитрий Олегович красиво засомневался и даже заставил уговаривать себя — теперь, когда Коля произнёс за него самое главное, можно было слегка по играть.
Бойцы дремали, Эрикссон вообще стал похож на манекен: как будто его свободный дух покинул эту скучную кухню ради более интересных картинок и разговоров.
Наконец Дмитрий Олегович сдался.
— Всё, я понял, эта шарманка не закончится никогда, если я вам не уступлю! — простонал он и прикрыл рукой глаза. Миша с жалостью взглянул на него: интересный противник, хорошо сопротивлялся, но сдулся, как и все остальные. Нет, решительно пора отправляться куданибудь подальше отсюда, в свой собственный мир.
— Ну, слушай, — зажмурившись, будто прокручивая перед глазами картину давно минувших дней, сказал изгнанник. — «Ребёнок станет шемобором сразу после смерти г-на и г-жи Маркиных».
— После смерти? В каком смысле? Что там было дальше?
— Всё. Три экземпляра, подпись. И в доме твоих стариков появляется маленькое чудовище, которое они воспитывают как родное дитя.
— Зачем они только согласились? Впустить в свой дом убийцу, растить его. Всё знать и ни о чём ему не рассказать. Почему же чудовище не могло появиться уже взрослым? Ведь могло же?
Коля и Миша лишь развели руками: мол, знать не знаем, не наше это дело. За них ответил Эрикссон (он, разумеется, не покидал кухню ни на мгновение):
— Могло. Но постепенное развитие и обычных детей, и чудовищ существует для того, чтобы адаптация в материальном мире происходила безболезненно.
— Чья адаптация? — переспросил Дмитрий Олегович.
— Человека. Мунга. Шемобора. В смысле, любого ребёнка. Представь, если ты приходишь в мир сразу взрослым. Но бессознательным. Внешне ты такой же, как остальные, абсолютно самостоятельный, но не знаешь, что с этой самостоятельностью делать. Ходишь, агукаешь, бьёшь сограждан по головам. А они потешаются над твоей беспомощностью, обманывают тебя, а потом порабощают. И никакой жалости не испытывают: ты ведь такой же, как они. Неизвестно, сколько тебе лет: пять или двадцать пять. А когда развитие происходит постепенно, то люди в большинстве своём готовы дать фору тому, кто младше и слабее.
— Или застроить салагу. По нему же видно, что он мелкий и сдачи не даст, — вмешался Коля.
— За маленького может заступиться родитель, — возразил Эрикссон.
— И в этом, что ли, весь смысл родительства? — хмыкнул Коля.
— Нет. Смысл родительства — в том, чтобы любить кого-то больше, чем самого себя, и отдавать ему себя всего. Обычно людям проще отдавать себя тому, кто, как им кажется, является их частицей, их кровиночкой.
— А как же те, кто усыновляет детей? — спросил Дмитрий Олегович.
— Все родители усыновляют детей. Вернее, усыновляют души и помогают им попасть в материальный мир и обустроиться в нём. И это величайшее чудо, которого удалось добиться от мыслящего, эгоистичного, слабого человеческого существа. Не ожидая благодарности, не требуя ничего взамен, поднять на ноги другое существо, чтобы оно стало самостоятельным и отправилось в жизнь.
— Что значит — не ожидая благодарности? А как же «Я на тебя всю жизнь положила, а ты теперь на гитаре бренчишь вместо благодарности?» — не удержался Миша.
— На благодарность можно надеяться, но она никому не гарантирована. И все люди об этом знают. Разные культуры по-разному закрепляют в традициях право родителей на уважение детей, но даже в самом патриархальном и строго организованном обществе всегда найдутся дети-отступники.
— Я всегда знал, что мне повезло с родителями. Они ничего от меня не требовали. Никогда, — проговорил Дмитрий Олегович. — Как будто я не их собственность, а их... гость.
— Им зато не повезло, — напомнил Коля, — вырастили в своём доме шемобора, который их потом и прикончил.
— Прикончил? — резко оборвал его Эрикссон. — Ну-ка, Миша. Повтори ещё раз.
— Пожалуйста. «Ребёнок станет шемобором сразу после смерти г-на и г-жи Маркиных». Лучше стало?
— Не следует подменять последовательность событий. Только после их смерти он смог стать шемобором. Сам того не зная, он поддерживал в родителях жизнь. Отдавал им почти всю свою знаменитую силу. Ту самую, которая была при нём с самого рождения. А теперь, — Ингвар тихонечко шлёпнул ладонью по столу, от чего воздух в кухне завибрировал, пошёл волнами, — вставайте, Бойцы. Ваша очередь.
Всё-таки не зря все прочие Бойцы восхищались талантами сестёр Гусевых. Вырвавшись из объятий гипноза, они через мгновение уже стояли на ногах, сжимая в каждой руке убийственно-острое орудие. В горло Дмитрия Олеговича почти уткнулся скальпель. В горло Миши — что-то вроде финского ножа. На Колю была нацелена антикварная опасная бритва, остро отточенная, а личное пространство Эрикссона ограничивал мясницкий тесак.
— Пока вы раздумываете, на сколько частей нас нарезать, я попрошу уважаемое чудовище признать за нами право оказаться в чудесном мире... — очаровательно улыбнулся Миша, чуть отодвигая в сторону руку, сжимающую орудие убийства.
— Это он о чём? — строго спросила Галина.
— Дядя говорит, что хочет занять ваше место на том свете, — любезно пояснил Дмитрий Олегович. — А именно отправиться в чудесный мир, в который так хотел попасть я.
Тесак и скальпель переместились к лицам Коли и Миши.
— Вы добровольно и без принуждения занимаете наше место? — громко и торжественно спросила Галина Гусева.
Дмитрий Олегович снова впился ногтями в несчастную рану на руке: на этот раз, чтобы не засмеяться. Когда на тебя нацелено столько колюще-режущих предметов, сложно признать, что ты делаешь выбор добровольно. Однако Коля и Миша не нашли в ситуации ничего забавного: видимо, и вправду устали от своей никчёмной и бессмысленной жизни. «Да, занимаем», «Да, добровольно», — вразнобой ответили они.
В воздухе засверкал, то сворачиваясь, то вновь разворачиваясь, диковинный металлический веер.
