идеалистически на голову поставленный материализм'[5].
Но неверно было бы понимать это положение Энгельса в том смысле, будто материалистическое переворачивание гегелевской философии с головы на ноги заключается только в переворачивании философских терминов. Напротив, как показало наше исследование, из-за идеалистического метода самые принципиальные проблемы предстают в совершенно искаженном виде, а при обсуждении частных вопросов важные догадки переплетаются с идеалистическими нагромождениями, соединяясь подчас в одном и том же предложении. Было бы неверно полагать, что то, что выдвигалось в нашем исследовании на первый план ради простоты и понятности с целью добиться исторической конкретности, в ходе исследования самого Гегеля происходило столь же гладко и что к идеалистическому мистифицированию он стал прибегать, лишь строя свою систему. Мы надеемся, что вышеизложенное убедительно продемонстрировало несостоятельность такого понимания. Здесь же мы должны поставить некоторые важнейшие проблемы и этим ограничиться.
Неправомерно отождествляя 'отчуждение' (EntauBerung) с 'вещностью', или предметностью, Гегель, давая определение сущности природы и общества и стремясь подчеркнуть их несходство, приходит к неверному пониманию их различия. По Гегелю, и природа, и история суть 'отчуждение' (EntauBerung) духа. Но природа представляет собой некое вечное отчуждение вовне духа, движение которого поэтому лишь кажущееся, лишь движение субъекта; природа у Гегеля не имеет действительной истории. 'Это последнее становление духа, природа, есть его живое непосредственное становление; она, отрешенный дух, в своем наличном бытии есть не что иное, как это вечное отрешение от своего устойчивого существования и движение, восстанавливающее субъект'[6].
Напротив, 'отчуждение' (EntauBerung) в социальной деятельности человеческого рода, в истории суть 'отчуждение' (EntauBerung) духа во времени, а значит, согласно гегелевской концепции, действительное становление, действительная история. Мы, правда, увидим, что гегелевская теория 'отчуждения' (EntauBerung) даже действительно направленное историческое становление превращает в конечном итоге в кажущееся движение. Гегель говорит об этой форме 'отчуждения' (EntauBerung); 'Другая же сторона его становления, история, есть знающее, опосредствующее себя становление — дух, отрешенный во времени; но это отрешение есть точно так же отрешение от себя самого; негативное есть негативное себя самого. Это становление воспроизводит некоторое медлительное движение и последовательный ряд духов, некоторую галерею образов, из коих каждый, будучи наделен полным богатством духа, именно потому движется так медлительно, что самость должна пробиться сквозь все это богатство своей субстанции и переварить его. Так как завершение духа состоит в том, чтобы в совершенстве знать то, что он есть, свою субстанцию, то это знание есть его уход внутрь себя, в котором он покидает свое наличное бытие и передает свое формообразование воспоминанию'[7].
Непосредственное методологическое следствие этого различия между формами 'отчуждения' (EntauBerung) в природе и в истории мы наблюдали уже в 'Феноменологии'. Во втором разделе, где Гегель анализирует собственно историю, все проблемы философии природы почти совершенно исчезают. Они ставятся только в первом и третьем разделах. Представленное в третьем разделе понимание предметности весьма способствует мистификации диалектических проблем. Но, кроме того, в гегелевской методологии исторического исследования нет действительного взаимодействия между природой и обществом, из истории социального развития изымается история природы. Как ученик Просвещения, Гегель, конечно, осведомлен о связи природы и общества, об определяемости общественного развития природными условиями (климат и др.). Позже в гегелевской философии истории эти проблемы возникают опять, но, поскольку Гегель ограничивается в этой связи лишь общими предварительными замечаниями, они не оказывают ощутимого воздействия на метод конструирования самой истории.
Еще важнее тот факт, что у исторически мыслившего диалектика, каким был Гегель, даже речи нет об истории развития природы, и это — несмотря на великое историческое открытие Канта о возникновении солнечной системы (которое, кстати сказать, никак не отразилось на кантовской философской системе и не придало историчности его пониманию природы), несмотря на симптоматичные устремления некоторых современников Гегеля, в частности Гете, применить идею развития к органическому миру.
В философии природы Гегеля имеется, конечно, линия развития, но она, согласно его пониманию, есть именно не историческое, не развертывающееся во времени развитие. Такое развитие признается Гегелем только за историей человеческого общества. Из этого, разумеется, не следует, будто в гегелевской философии не было и противоположных тенденций. Но они — не более как сделанные мимоходом и не связанные с общим контекстом замечания. Так, например, в 'Иенской логике' предпринимается попытка эволюционно истолковать историю Земли от низших ступеней до сознания. Однако в это рассмотрение постоянно вторгается тот взгляд, что существует одна и только одна история. Земля, по Гегелю, к моменту начала человеческой истории уже предстает в завершенном виде, ее история полностью прекратилась. Но и сама эта история есть нечто противоречивое.
Мы приведем подытоживающие замечания Гегеля на этот счет, так как они весьма характерны для его точки зрения. 'Как момент своего круговорота Земля есть застывшее (Erstarrtes), вышедшее из процесса; в самом этом моменте она реально суть целое, в котором запечатлен характер определенности, но присущая ей определенность есть определенность, не подвластная времени… Земля, таким образом, в качестве этой целостности, являет собой лишь образ процесса без самого процесса. Жизненный процесс Земли наличен как таковой лишь в ее элементах, которые не представляют собой самой ее целостности. Сам процесс, таким образом, есть для этого содержания прошедшее (Vergangenheit); сохранение его жизни во времени и изображение его в качестве последовательности моментов не имеют отношения к содержанию этого процесса как такового'[8].
Так как подобные высказывания Гегеля внутренне противоречивы, и в явных мистификациях мы уже неоднократно выявляли важные диалектические и исторические положения, то нас не удивит, что и это резкое отделение 'отчуждения', т. е. предметности в природе, от истории тоже заключает в себе положительный момент, что Гегель и здесь нащупал существенные различия. Он стремится осмыслить специфичность человеческой истории, и происходит это осмысление в ту эпоху, когда мыслители, разрабатывавшие, так же как и он, диалектику объективного идеализма, весьма односторонне ориентировались на природу (Шеллинг и Гете); когда вслед за ними расцвело романтически-мистическое конструирование натурфилософских категорий, что порождало опасность бесследного исчезновения реальной конкретности исторического процесса, своеобразия исторического развития общества в подобной формалистической мистике 'вечного' и природного.
Ввиду этих исторических обстоятельств становится понятным, почему Гегель в своей методологии столь настаивает на различии между природой и историей, а подчас, делая акцент на приоритете духа над природой, он истолковывает это различие в гуманистически-моралистическом смысле. Он так говорит об этом в иенских лекциях: 'В самом деле, единичный дух, будучи энергичным по характеру, может обладать прочной устойчивостью в самом себе и утверждать свою индивидуальность. В своем негативном противостоянии природе, как будто она есть нечто другое, чем он сам, он презирает ее мощь и в этом презрении отдаляет ее от себя и освобождается от нее. И действительно, единичное лишь настолько велико и свободно, насколько велико его пренебрежение природой'[9].
Несмотря на всю резкость этой формулировки, нельзя упускать из виду то, что Гегель здесь говорит об отдельном деятельном индивиде, и эти его рассуждения ни в коей мере не противоречат его полемике с тем насилием над природой, которое присуще спекулятивному идеализму Фихте, и не снимают эту полемику. Маркс солидаризировался с этой позицией Гегеля, сохранившейся и в его поздних работах. Лафарг рассказывает, что Маркс любил цитировать такое гегелевское высказывание: 'Даже преступная мысль злодея величественнее и возвышеннее всех чудес неба'[10].
В такой резкой формулировке Гегель подчеркивает специфическую сторону социального развития человека в отличие от развития природы. И если применительно к природе Гегель даже не замечает развития, то он, благодаря такому разграничению, по крайней мере затрагивает существо общественного развития, а именно то, что люди сами делают свою историю. Маркс, учитывая в процессе познания объективность и единство истории природы и истории общества, подчеркивал их различие. Например, в том месте, где он в связи с идеей Дарвина говорит о естественной технологии и о необходимости создания критической истории технологии. 'И не легче ли было бы написать ее, так как, по выражению Вико, человеческая история тем отличается от истории природы, что первая сделана нами, вторая же не сделана
