затосковала о дяде Коле, вообще о близкой родной душе, о ласке и участии, которых ей недоставало. Мучительно тяжело живется ребенку без нежной ласки, как цветочку без красного солнышка.
Лежа с закрытыми глазами на постели, Наташа мечтала: «А вдруг, в это воскресенье придет дядя Коля или, может быть, дядя Петя. Он принесет ей, наверно, леденцов, пастилы, булок, денег. Она непременно поделится с подругами и Дуня Григорьева будет ее любить. На деньги она купит себе тетрадку и попросит написать стихи, как у Верочки Тимофеевой. Она ей показывала свой альбом со стихами. И какие там хорошие стихи. Например:
А дальше-то написать и нельзя… Вдруг придут тетя Маша и Липочка… Вдруг она, Наташа, вырастет. Она непременно попросится жить к той графине, про которую рассказывает Анюта Мухина. И дядю Колю возьмет с собой… Он будет у графини музыкантом или швейцаром, как дедушка Андреевых…»
Но действительность, однообразная и унылая, сменяла эти детские грезы.
Прошло уже шесть месяцев, а никто не приходил к Наташе. Написать, разузнать о своих родных — она не умела и ей в голову не приходило. Она только одиноко тосковала, худела и бледнела.
За последнее время произошел случай с флейтой, который переполошил весь приют. От девочки ничего не узнали, и она была наказана за произведенный беспорядок. Как вдруг случилось нечто неожиданное.
МОНАХ ПРИШЕЛ
В одно из воскресений, во время приема родных, Наташа сидела в столовой, углубившись в чтение. Подперев голову рукой, она водила пальцем по странице и что-то про себя шептала. Кругом нее жужжали, как пчелы в улье, девочки, веселые и радостные, нетерпеливо ожидавшие родных.
— Наташа Петрова, к тебе какой-то монах пришел, раздался чей-то громкий голос.
Девочка вскочила, вся изменилась в лице, прижала руки к груди и дрожащими побледневшими губами повторила:
— Монах?
— Ну да. Чего ты осовела?
— Нет… Вы шутите…
— Какая ты несносная, Петрова! Говорят тебе, пришел монах. Еще не верит… Там, в приемной… Иди ж скорее!
— Правда?! — выкрикнула Наташа и как будто захлебнулась — не то от слез, не то от смеха.
Ее лицо вспыхнуло, как зарево, большие глаза заблестели, и плача и смеясь, ничего не видя, не сознавая от безумной радости, бросилась она в приемную. Все кругом казалось ей в тумане: она не видела ни подруг, ни воскресных гостей… Вдали, около двери, мелькнул ей милый, дорогой образ. Робкий, сконфуженный стоял около двери монах, голова у него была набок, одежда плохая. Он застенчиво переминался с ноги на ногу и не решался сесть.
Всхлипывая, как-то странно качая головой, прижав руки к груди, промчалась Наташа через всю приемную и, зарыдав, бросилась на шею монаху.
— Не приходили… долго… Я все ждала… — только и вырвалось из настрадавшейся груди.
От волнения они не могли говорить и стояли обнявшись. Наташа плакала и по лицу монаха тоже текли слезы.
Все с удивлением смотрели на эту сцену. Девочки смеялись. Конечно, смешон был этот кривой, некрасивый монах, такой несчастный, растерянный, и малень кая стриженая девочка, плакавшая на его груди.
К ним подошла молодая учительница и сказала:
— Садитесь, пожалуйста… Вот здесь. Петрова, успокойся и перестань плакать.
— Успокойся, Наташечка! Не плачь, милая… Это от радости, барышня… Я ей довожусь дядей… Давно не виделись… Она очень обрадовалась, — униженно раскланиваясь перед учительницей, говорил монах.
— Садитесь, пожалуйста… Очень приятно познакомиться. Петрова, дай же стул твоему дяде и вытри слезы. Надо смеяться от радости, а не плакать, — говорила Зоя Петровна.
Они сели рядом. Наташа крепко держала дядю за руку.
— Наташечка, милая, как ты тут живешь?
Ласковый, родной голос заставил сладко забиться маленькое сердечко. Большие глаза с укором, но и с беспредельным счастьем взглянули на монаха.
— Я был долго болен, Наташечка… Да и написать не мог.
— Я ничего не знала…. Все думала о вас…
— Добренькая ты девочка… А тетя к тебе приходила?
— Нет.
— А дядя Петя?
— Никто не приходил…
— Вот какой Петенька, обещал…
— Наташечка, милая, ты очень скучала?
Девочка ничего не ответила, а только глубоко вздохнула.
— Кто старое помянет, тому глаз вон… Теперь я здоров и буду часто приходить к тебе.
Наташа ожила, улыбнулась, глаза ее блестели, как звезды. Щеки разгорелись.
— Где же вы были так долго, дядя Коля? — весело, прерывающимся голосом спросила она.
— Я лежал в больнице, Наташечка.
— А я-то все ждала, ждала… Где же вы теперь живете?
— Живу опять в монастыре и работаю.
— А вы не… не? — девочка смешалась и сконфузилась.
Сконфузился и монах и опустил голову.
— Я знаю, Наташечка, что ты хочешь спросить… Был грех один раз… Совестно… Больше пить не стану. Я очень по тебе тосковал. Придти было не в чем: пальто рваное и худое… Простудился, заболел… Думал, в вине забуду свое горе.
— Не пейте, дядя Коля, водку! Не пейте, миленький! Вы тогда нехороший… Уж я не знаю, как и просить вас! Это ничего, что у вас пальто рваное. Мне ничего не надо, только вы приходите. Мне здесь хорошо! Если вы не будете пить, я всегда буду веселая и буду всегда ждать воскресенья.
— Не буду, Наташечка, ведь я сам знаю, какая эта водка гадость. Пьяный и на человека-то не похож… Обещал тебе и не сдержал слова… Совестно!
— Как я рада, что вы пришли… Я очень скучала о вас, о дяде Пете, о тете Маше, о Липочке… Вы сходите к ним и скажите, чтобы они непременно пришли ко мне…. А то я все одна и одна…. У девочек всегда по воскресеньям родные бывают…
Не узнать было в этой веселой, разговорчивой девочке вечно скучающей, молчаливой Наташи Петровой.
Какое счастье, когда возможно высказать все, что думаешь, излить душу перед человеком, которого любишь, который внимательно, участливо слушает каждое слово, для которого интересна каждая мелочь вашей жизни, который рад всем сердцем помочь, утешить, защитить, и для которого, вы знаете, что милы и дороги.
Наташа торопилась все выспросить и все рассказать.
— Как живут дядя Петя, тетя Маша, Липочка?
