– Человек за бортом! – грянул во тьме голос Спиры. – Шлюпки на воду! Отыскать его!
Четыре шлюпки, освещая темную гладь моря зажженными факелами, закружились на месте. Гуттен. напрягая зрение, глядел вниз.
– Вот уж подлинно: как в воду канул. Никаких следов! – крикнул Гольденфинген.
– Да куда же он мог деваться? – в недоумении спросил Гуттен.
– Дон Филипп! – окликнули его с борта адмиральского корабля. – Поднимитесь ко мне!
– Сейчас! – ответил Филипп и по шторм-трапу соскользнул за борт.
На каравелле Спиры царила сумятица: несчастный Педро упал в воду не по несчастной случайности, но желая покончить с собой.
– Это он играл на лютне, – шепнул кто-то на ухо Филиппу.
– Вот ведь странность: он никогда особенно не томился и не грустил…
– Скорей наоборот: сегодня он был особенно весел и впервые за все это время взялся за свою лютню. Никто и помыслить не мог о том, что у него на уме такое. Зачем понадобилось сводить счеты с жизнью нашему Педро?
Хорхе Спира был вне себя.
– Кто пел на вашем корабле? – спросил он Гуттена.
– Понятия не имею. По правде говоря, я не интересовался этим.
– Прикажите разыскать и немедля доставить ко мне!
Хуан де Себальос, посланный Спирой, вернулся и доложил:
– Никто не знает! Кого я ни спрашивал, никто не может дать ответ!
В пляшущем свете факелов изуродованная щека Спиры выглядела особенно зловеще. Гневно он повернулся к Филиппу:
– Сколько человек из команды умеют играть на лютне?
– По крайней мере половина…– растерянно отвечал тот.
– Ну хорошо…– прошипел капитан-генерал, – завтра утром, до выхода в море, вы доложите мне, у кого из ваших людей ухо без мочки!
– Что? – переспросил вовсе сбитый с толку Филипп.
– Я желаю, чтобы вы лично удостоверились, есть ли среди ваших людей такой, у кого ухо со сросшейся мочкой и кто из-за этой особенности не может носить серьгу!
Гуттен в полнейшем недоумении вернулся на свой корабль.
На рассвете его люди сошли на берег: Гуттен поручил им разузнать, не заходила ли в порт Тенерифе каравелла Федермана.
Ее исчезновение вселило в его душу самые мрачные предчувствия. На пирсе к нему подошел Спира:
– Ну, дон Филипп, есть ли у вас на судне люди без мочек?
– Есть! – ответил Гуттен в полнейшей растерянности. – Таких нашлось сорок семь человек.
– Проклятье! – зарычал Спира и решительным шагом направился в город.
– Нет, ваша милость, такое судно, как вы описываете, к нам не заходило, – сказал ему алькальд. – А миновать нас никак невозможно. Если бы он пристал к любому из составляющих наш архипелаг островов, мне тотчас бы донесли. Вот сводка, полученная три дня назад: о корабле вашего товарища там нет ни слова. Совершенно ясно, что он затонул.
Теперь, когда гибель Федермана была представлена ему со всей непреложностью, глубокая скорбь овладела Филиппом.
– Бедный Клаус! Я и представить не мог, какая судьба ему выпадет!
– Пути господни неисповедимы, – заметил Спира. – Завтра отслужим еще одну мессу за упокой его души.
– Господа! – обратился к ним, вынырнув откуда-то, Мурсия де Рондон. – Мы можем легко пополнить нашу экспедицию и набрать две сотни человек взамен тех, кто оказался так суеверен и сбежал в Санлукаре. На Канарах обретается множество солдат, которым надоело гоняться за неуловимыми туземцами. Все они горят желанием плыть в Венесуэлу.
Двести человек были набраны из числа испанцев, размещенных в Тенерифе. Гуттен сделал им смотр.
– Вид у них, прямо скажем, разбойничий, – шепнул Перес де ла Муэла.
– Чем они хуже тех, кто удрал от нас?! – ответил Лопе де Монтальво. – А по мне, так даже и лучше: не бегут от драки, а только ищут повода, чтобы ввязаться в нее.
– Завоевание Канарских островов, – наставительно сказал Перес, – обошлось Испании весьма дорого: орешек этот было нелегко разгрызть. Открыли их задолго до Америки, а война продолжается и по сию пору. Потому здесь такое множество молодцов, готовых продать свою шпагу хоть самому дьяволу.
– Да какая разница между ними и теми, кого мы встречали, к примеру, в Севилье? – небрежно заметил Лопе. – Или между ними и нами? Мы тоже бежим от мирной жизни, от порядка и от будущего, в котором все будет ясно, понятно, предсказуемо… Не понимаю, отчего вы так раскудахтались, доктор…
– Храни вас бог, капитан Монтальво, – ступив на сходни корабля, приветствовал его человек, заметно отличавшийся от всех прочих.
– А вон тот плывет в Индию не затем, чтобы набить мошну, и не для того, чтобы переустроить мир по своему вкусу и разумению. Ему надо получить должок с одного мерзавца, который обесчестил его сестру. Я как-то видел этого изменника в Севилье…
– Как его звали? – спросил Гуттен, наперед зная ответ.
– Прозвище у него было Янычар, – ответил Монтальво. – А мой знакомец – дворянин из Тенерифе и плывет в Картахену воздать негодяю по заслугам. Он человек отважный, добросердечный и высокопорядочный, как и всякий, кто решился смыть бесчестье кровью.
Отпраздновав Рождество, экспедиция вышла из Тенерифе. Накануне отплытия Хорхе Спире пришлось немало похлопотать, чтобы власти острова выпустили из местной тюрьмы Франсиско Веласко и Хуана де Себальоса, которые учинили в таверне дебош, не поделив с кем-то двух потаскушек, изувечили альгвасила, явившегося их унимать, а трактирщику проломили голову.
– Какого дьявола несло вас в эту дыру, – укорял их Перес де ла Муэла, – когда впереди у вас Дом Солнца? Теперь всему белому свету доказано, что вы безмозглые остолопы.
– Ах, да полно вздор молоть, коновал проклятый, – стонал в ответ Себальос, – дай нам лучше какое- нибудь снадобье, чтобы забыть это убийственное зелье, которым хозяин, видно, хотел извести нас! Нет, он нам подал не вина, а жабьего отвара, настоянного на тараканьем дерьме!
– Вот, возьми, – негр Доминго Итальяно протянул ему бутылку. – Это тунисское вино.
– Что? Вино? – Себальоса передернуло от омерзения. – Отныне и впредь я не возьму в рот ничего крепче воды!
Негр засмеялся:
– Разве ты не знаешь старинную мудрость: «Подобное лечится подобным»? Выпей – полегчает.
Гуттен слушал эту беседу с нескрываемым удовольствием. Все участники экспедиции, начиная со Спиры и кончая желчным Веласко относились к негру с живейшей приязнью. Он был уже не молод, среднего роста, молчаливый, с выражением давней и непреходящей печали в глазах. Он никогда не рассказывал о себе и только однажды изменил своему обыкновению, когда в ответ на приставания Себальоса должен был объяснить, почему он не раб, а свободный человек.
– Ну вот, сейчас выяснится, что наш Доминго – африканский царь, путешествующий инкогнито, – засмеялся Себальос.
– Я бы на твоем месте, – заметил ему Перес де ла Муэла, – отнесся к этому посерьезней: так уже бывало, и не раз.
– Да, Нетопырь рожден повелевать, – согласился Веласко, – впервые вижу, чтобы чернокожий держался с таким достоинством.
– Будьте с ним поосторожнее, – продолжал лекарь, – что-то мне подсказывает, что Доминго Итальяно – человек очень непростой. Учтите, друзья мои, не все едут в Венесуэлу за славой – кое-кто желает и спрятаться от нее.
На траверзе Островов Зеленого Мыса капитаны взяли «лево на борт» так круто, что затрещали
