был привязан, шумно пировали испанцы и индейцы: на кострах жарились оленьи туши. Смачно обгладывая оленью лопатку, мимо прошел Себальос.
– Хуан, – взмолился пленник, – дай кусочек.
Себальос показал ему кукиш и, нарочито громко чавкая, изобразил на лице неземное наслаждение.
– Ну дай же! – с угрозой в голосе простонал Веласко. – Дай, пока я с ума не сошел!
Себальос, присев на корточки, ехидно посмеивался.
– Не дашь? – в бешенстве закричал Веласко. – Так я ж тебя самого уморю голодом! Клянусь спасением души и костями предков, я заставлю тебя подохнуть с голода!
Он продолжал осыпать Себальоса бранью, как вдруг ощутил совсем рядом божественный аромат: жена касика принесла ему ножку подстреленного утром зверька, по вкусу напоминавшую поросячью.
Испанцы провели в деревне восемь дней, и Спира не переставал изумляться тому, что Веласко, посаженный на хлеб и воду, совсем не отощал.
Санчо де Мурга вернулся с поклажей и отпустил на свободу подданных касика, а Себальос по приказу Спиры отправился искать новых носильщиков и через три дня привел их с колодками на шее. Спира, восседавший в окружении своих капитанов рядом с касиком, велел индейцам приблизиться. Касик гневно сдвинул брови и, вскочив на ноги, о чем-то заговорил, негодующе обращаясь к губернатору.
– Он говорит, – перевел Мартин, – что вы не имели права захватывать этих людей, ибо они, хоть и живут в другой деревне, принадлежат к его племени, племени какетио.
Касик с искаженным от ярости лицом угрожающе размахивал руками перед самым носом Спиры.
– Ну, это уж слишком! – воскликнул губернатор и тоже поднялся.
– Он, ваша милость, грозит нам войной, если мы немедленно не освободим пленных, – с тревогой в голосе сказал Мартин.
На крики касика явилось не меньше сотни рослых и крепких воинов с копьями и палицами. Спира быстро прикинул: рядом с ним всего два десятка солдат, остальное войско разбрелось, и один неосторожный шаг грозит смертью. Ему пришлось смириться и с учтивой улыбкой сказать касику, что все пленные будут отпущены, ибо он не знал, что они принадлежат к союзному племени. Индеец, выслушав его, сменил гнев на милость, довольно засмеялся и снова сел. Спира же, не понижая голоса, приказал Себальосу:
– Исхитритесь как-нибудь увести отсюда невольников, а я скажу этому дикарю, что будто бы так полагается по нашему обычаю. А вы, Лопе, – обратился он к Монтальво, не поворачиваясь к нему и словно продолжая разговор с Себальосом, – медленным шагом, не привлекая внимания, ступайте прочь, соберите всех, кого можно, освободите Веласко и нападайте на них!
Через полчаса началась схватка. И касик, и обе его жены были зарублены. Веласко в приливе состраданья предал их тела земле.
Еще тянуло гарью от сожженной деревни, когда экспедиция, углубившись в лес, поняла, что снова попала в царство Марии Лионсы.
– Чудное место, – сказал Гуттен, залюбовавшись прозрачными родниками и яркими цветами у подножья деревьев.
– Это край Марии Лионсы, – ответил ему юный индеец, которого прозвали Лионсио за то, что он постоянно твердил о царице леса.
Одного из пехотинцев укусила гремучая змея. Подоспевший Перес де ла Муэла рассек пораженное место ножом и высосал кровь. Гуттен посадил раненого на своего коня, а сам пошел пешком. Какой-то зверь, похожий на дикого кабана, но крупнее, пересек их тропинку, а потом, не выказывая страха, плюхнулся в воду.
– Что это? – спросил пораженный Филипп.
– Тапир, – с таинственным видом пояснил Лионсио, – на нем ездит богиня.
– Да объясни же нам наконец, что это за богиня, царица или ведьма, про которую ты и другие индейцы твердите с таким жаром! – потребовал Лопе.
– Это повелительница всех рек и лесов. Она бережет посвященных ей людей и зверей, она подкарауливает красивых юношей и затаскивает их в озера и купается вместе с ними.
– Я не прочь искупаться, – засмеялся Перес де ла Муэла.
– Нет, такой толстый и старый ей не нужен, – ответил Лионсио.
– Шутки шутками, а с индеанками надо держать ухо востро, – сделав вид, что не обиделся, сказал лекарь, – чуть не каждая страдает ужасным недугом, от которого все тело покрывается язвами, причиняющими неимоверные страдания. В Севилье мне приходилось видеть и лечить этих несчастных.
Гуттен слушал его с интересом:
– А в чем причина этой странной болезни?
– Перуанцы говорят, что бог покарал ею индейцев, которые грешили с ламами.
– Болезнь эта уже проникла в Европу, – вмешался Мурсия, – и, несмотря на то что привезли ее туда испанцы, народ окрестил ее «французской хворобой». Хе-хе, народ зря не скажет.
– А правда, что ею страдал король Франциск? – спросил Гуттен.
– Ходит такой слух, ваша милость, – отвечал лекарь. – А еще поговаривают, что наш государь подослал к нему одну придворную красавицу, чтобы та его заразила.
– Перес! – одернул его Филипп, возмущенный такой непочтительностью, но вернувшийся из разведки Веласко не дал ему договорить.
– В полутора лигах отсюда большой индейский поселок, стоит в прекраснейшей долине: маисовые поля и цветущие луга, – доложил он губернатору.
– Это Вараварида, – пояснил Эстебан Мартин. – На языке какетио – «Долина Красоток». И разрази меня гром, если это название не соответствует действительности: живущие там индеанки весьма веселого нрава и на диво ласковы с чужестранцами.
– Они просто исполняют закон, предписанный им Марией Лионсой, – вмешался Лионсио, – купаться и ублажать плоть, а больше не делать ничего.
– Так чего же мы, дурни, стоим тут, вместо того чтобы нагрянуть в долину и повеселиться на славу? – оживился Веласко.
– Обуздайте наконец свое непомерное любострастие, капитан Веласко, – осадил его Спира, – оно и так обходится нам слишком дорого. А кроме того, у этих женщин наверняка есть мужья, которым – если только они не евнухи – вряд ли придутся по вкусу эти забавы с первым встречным.
– Вы совершенно правы, ваша милость, – подтвердил Лионсио, – тамошних женщин тянет к чужеземцам, но мужья у них страх как ревнивы.
– А потому, – угрюмо заключил Спира, – без боя не обойтись. Плохо верится, что наши парни после полугодового воздержания по-братски обойдутся с этими красивыми и веселыми туземками.
Пехота скрытно окружила деревню, а в обоих концах широкой улицы поставили кавалерию. Санчо де Мурга и Хуан Себальос давали солдатам последние наставления:
– Когда они кинутся сюда, вы набросите на них сети. Это очень просто. Во всей этой панике и сумятице они, обычно не сопротивляются, только бьются в сетях, как сардины. Тут вы обнажаете шпаги и убиваете всякого, кто сумел выскользнуть. При виде крови стихают самые бойкие и ретивые. Вот и все, дело в шляпе.
– Приведя их в покорность, – внушал Санчо де Мурга другому отряду, – вытаскивайте по двое и сразу надевайте колодки. На стариков, женщин и детей времени не теряйте, они ни на что не годны. Убивайте их.
– Зачем же проливать невинную кровь? – воскликнул Доминго Итальяно. – Лучше отпустить их подобру-поздорову!
– Замолчи, черномазый! – закричал Санчо. – Я знаю, что говорю!
Посреди деревенской площади горел костер, и целая толпа индейцев, усевшись наземь, отрешенно наблюдала за прихотливыми движениями колдуна, в такт шагам потряхивавшего пустотелыми тыквами- погремушками.
– Расчирикались, бедные пташки, а того не ведают, что силки уже разложены, – сказал Себальос.
Пронзительно запел горн. Разом вспыхнули стены хижин, и, перекрывая треск горящего дерева, забили барабаны. По толпе индейцев прокатился вопль ужаса, и они, заметавшись в пламени и грохоте, бросились прочь от наступавшего на них огня туда, где их поджидали верховые испанцы. В этот миг на них набросили
