произведение искусства, иными словами, в нечто, ни на что уже отныне не употребимое.
Внезапно надраенные до светлого сияния вилки втыкались в пробку от термоса, а возникшая в итоге ромашка водружалась на стену, где и висела до окончательного потускнения.
Есть приходилось исключительно ложками, как на поминках.
С людьми Ника обращалась столь же бесцеремонно и вдохновенно, прилаживая их по наитию друг к другу и азартно совмещая несовместимое. Всех своих друзей и подруг она успела свести и развести, а тех, кто не сообразил вовремя брызнуть опрометью, так даже по два раза.
И все-то у нее было не как у людей! Известно, к примеру, что нормальный человек (в смысле – не колдун) может увидеть домового, лишь став на пороге и глянув промеж ног. Так вот ни черта подобного! Приняв эту рискованную позу, Ника как раз ПЕРЕСТАВАЛА видеть домовых… Сама о том не зная, она опустила однажды целую группировку, когда бригада Голбечика вылетела от нее вся расчесанная, исцелованная, завитая и, что самое страшное, в голубеньких бантиках… В голубеньких, прикиньте!..
Слабая надежда на то, что супруг однажды возьмет ремень и вернет Нику обществу, исчезла после того, как в гости к ним затащили некого интуриста. Узрев на стене вышеупомянутую ромашку из вилок, он ахнул и спросил через переводчика, сколько этот шедевр может стоить. Ника, не думая, брякнула: «Тысячу!» – имея в виду, разумеется, тысячу ефремок. Гость, не чинясь, заплатил тысячу баксов, придурь стала профессией, а муж подал на развод.
Естественно, что, будучи иностранцами, покупатели Никиных шедевров шпионили напропалую. Вскоре Невыразиновой, на свою беду, заинтересовалась баклужинская контрразведка, и генерал Лютый дал круто идущему в гору майору Выверзневу секретное задание сблизиться с хозяйкой салона. Генералу и в голову не могло прийти, что Выверзнев (кобель известный!) давно уже сблизился с Никой и теперь не знает, как от нее отдалиться.
В отместку Николай потратил на мнимое сближение чертову уйму казенной валюты – и все равно считал себя обиженным…
В тот день Нике пришло в голову побелить скрипку…
Видение ослепительно белого смычкового инструмента на фоне обожженной разделочной доски было столь впечатляющим, что Ника немедленно вознеслась на табуретку и распахнула настежь створки антресолей, в чьей пыльной и мрачной глубине вполне могла таиться виртуальная банка водоэмульсионки, а еще лучше – нитрокраски.
Загрохотали, ссыпаясь на пол, тазики и помазки, а затем в пыльной и мрачной глубине что-то мягко шарахнулось, и перед отпрянувшей Никой воссияли два изжелта-зеленых зрачка.
Табуретка вывернулась из-под ног, и грохоту стало больше.
– Тихо ты! – прошипели с антресолей. – Распадалась!.. – И в темном прямоугольнике показалось мохнатое дымчатое личико – все в паутине и в известке.
– Утя-путя… – сложив губы в трубочку, проворковала лежащая на полу Ника, зачарованно глядя на обаятельное существо. Она вообще обожала все пушистое.
Вновь взметнулась на табуретку, и домовой отпрянул.
– Куда лапу тянешь? – прошипел он. – Попробуй тронь только – враз памяти лишу!
Нашел кого пугать! Не услышав угрозы, Ника попыталась провести ладонью по дымчатой шерстке, и домовой, осерчав, действительно лишил ее памяти.
Нашел чего лишать! Табуретка вывернулась из-под ног, и грохот повторился.
– Утя-путя… – сложив губы в трубочку, проворковала лежащая на полу Ника, зачарованно глядя на обаятельное существо. Вновь взметнулась на шаткий деревянный пьедестал, за что была лишена памяти вторично.
Грохот.
– Утя-путя…
Тут наконец домовой уяснил, что полеты с табуретки и обратно могут продолжаться до бесконечности, смирился и с оскорбленным видом позволил себя погладить.
– Все, что ли? – раздраженно осведомился он. – Теперь закрой дверцы, и если кто спросит – меня здесь нет, ясно? Чего уставилась? Ну скрываюсь я, скрываюсь!..
– Ка-кой пушистенький… – зачарованно глядя, молвила Ника.
– От кого, от кого!.. – передразнил домовой, тоже, видать, не слишком вслушивавшийся в слова собеседницы. – От кого надо, от того и скрываюсь!
– Расче-ешем… – мечтательно молвила Ника.
– Подставился, вот почему! – сердито ответил он. – Обложили, гады, со всех сторон…
– И бантик на шейку…
– Да свои же, лыцкие! – с надрывом объяснил домовой.
Но тут дверной колокольчик (электричества Ника избегала, где только могла) звякнул, как заикнулся, – и в прихожей на секунду возникла чуткая тревожная тишина.
– Створки закрой! – тихонько взвизгнул домовичок.
Такой взвизг обычно издает загнанная в угол кошка, и Ника даже опомнилась слегка, что, кстати сказать, случалось с ней крайне редко. Во всяком случае, она, не переча, захлопнула дверцы и, спрыгнув с табуретки, пошла открывать.
– А спросят, почему тазики на полу, – прошелестело из закрытых антресолей, – скажи: барабашки отвязались!..
То ли норов такой, то ли аура медом намазана, но скандалы к себе Ника так и притягивала.
