особенные, широкие, рука двигалась от плеча; манеры и прочее. АА заметила, что замечает иногда у Пунина жесты, перенятые им от Комаровского. Говорили о взаимоотношениях Комаровского и Гумилева.
Тема о Комаровском — очень приятная тема и для АА, и для Пунина, и говорили они о нем очень оживленно.
29.03.1926
Получила письмо от Кареевой с просьбой дать разрешение на перевод 'Четок' на итальянский язык.
30.03.1926
В шестом часу вечера АА звонила мне и сказала, что придет сегодня ко мне.
Я с Горнунгом весь день сегодня — показываю ему город, музеи и мою работу; надо ублажить его, чтобы он энергичней сам работал...
Около девяти АА пришла ко мне. Стала расспрашивать Горнунга о его впечатлениях от музеев, о Москве. Но Горнунг молчит и отвечает односложно, и поэтому, чтобы развеять напряженность, АА стала читать из моей папки вслух ненапечатанные стихи Гумилева. Прочла их много — все поздние и почти весь альбом Кузьминой-Караваевой. Читала медленно, тихо и внятно. В стихотворении 'Дочь Змия' упомянула про влияние Некрасова, о 'Памяти' (М. А. К. К.) сказала, что это одно из ее любимых стихотворений у Гумилева; некоторые, видимо, не нравящиеся ей стихотворения ('Дева-Лилит', например), пропускала не читая.
Сидела на диване, прямо... Последнее время она обычно в черном платье, а поверх него — белая фуфайка. Воротник то отстегнут, то наглухо облегает шею...
Дала мне полученное ею письмо от некоей неизвестной ей Кареевой, в котором та просит АА разрешить ей перевод 'Четок' на итальянский язык; АА просит меня ответить на это письмо за нее.
Вчера я отпечатал для АА фотографии — две, снятые мною в Мраморном дворце, в постели (в двух экземплярах каждый), и 'сфинкса' (в одном экземпляре). Отдал их ей. 'Сфинкса' она передала Горнунгу для Пастернака, надписав ее предварительно. Надписывая, АА несколько раз стирала резинкой что-то, писала снова.
О том, что хуже муки, чем процесс писания, для АА нет, я знаю давно, но каждый раз, когда она что- нибудь пишет, я с любопытством слежу за той мучительностью, с какой она это делает.
Говорили о Гумилеве. Пили чай. АА звонила Пунину, чтоб он зашел за ней — и Пунин около двенадцати зашел ко мне. Выпил чаю, и вскоре АА с ним ушла.
Очень долго и очень много АА говорит о работе, рассказывая Горнунгу о влиянии на Гумилева И. Анненского, указывает на отдельные моменты, например, на то, что 'Последний придворный поэт' — это фигура Анненского (Горнунг рот раскрыл, пораженный простотой и очевидностью такого заключения).
Говорили о Боричевском: АА подтрунивает над всеми его недостатками хвастливостью и прочим — замечая при этом, что если отбросить все эти недостатки (а я добавлю — их сотня), то Боричевский — хороший человек.
Но зато о Дмитриеве ни я, ни АА не можем сказать ничего хорошего.
Сегодня, работая с Горнунгом, я на примерах материалов, доставленных мне Дмитриевым, показал Горнунгу всю его небрежность, неспособность и недопустимое отношение к работе. У АА мы с Горнунгом говорили обо всем этом. АА слушала, молча соглашаясь, что репутация Дмитриева как 'историка' или 'исследователя' литературы загублена для нас навсегда. И в заключение АА добавила только: 'Да... У него заяц в голове...'.
Попозже АА отозвала меня в другую комнату и дала пять рублей и просила купить вина и чего-нибудь к нему, прибавив, что хочет 'почтить меня и Горнунга'.
Вернулся я через пятнадцать минут, скоро пришел и Пунин, А. Е. тоже откуда-то появилась, и мы впятером пили чай в столовой, а после чая вышли все, кроме А. Е. Пуниной.
Вместе дошли до угла Симеоновской и Литейного, а там АА пошла к остановке, чтобы ехать в трамвае в Мраморный дворец, и Пунин с ней провожать ее.
Я с Горнунгом поплелись домой. На Симеоновском мосту нас обогнал трамвай, и Пунин с трамвая окликнул меня. АА махнула рукой, я — в ответ...
31.03.1926
Вечером я снова повел Горнунга к Ахматовой. Горнунг в Шереметевском доме говорит мало. Но это не мешает ему порой ляпать такие наивности, что мы — АА и я — переглянувшись друг с другом, едва удерживаем смех. В таких случаях АА трогательно, с исключительной мягкостью, затушевывая неловкое самочувствие Горнунга, объясняет ему самые примитивные вещи. При этом — с детской серьезностью, как будто говорит о самых сложных вещах.
АА поражает меня своим уменьем тонко и мягко, не дав собеседнику заметить его неловкий вопрос или фразу, вывести разговор с кочек на прямую, ровную дорогу.
Мы в креслах сидели у дивана, на котором полулежала покрытая зимним пальто АА. В комнате холодно — холодней, пожалуй, чем на улице, де струится тающим снегом весна. Горнунг после признался мне, что промерз, сидючи у АА.
АА расспрашивает Горнунга о впечатлениях его от Эрмитажа и Русского музея. В разговоре выясняется, что одна из любимых ее вещей в Эрмитаже 'Мадонна Литта' Леонардо да Винчи, Мадонна в 'синем мире'... Бывая в Эрмитаже, она всегда прежде всего идет взглянуть на нее — в маленькую комнату, где она висит.
1.04.1926
Получила письмо из Парижа и в нем — программу концерта 10 февраля, на котором читались два и исполнялось положенное на музыку одно из ее стихотворений.
1 апреля 1926
А. Ахматова
(Вписано в альбом В. В. Горнунгу 1 апреля 1926 в Шереметевскм доме. Дата — написания в альбом.)
С утра Горнунг одолевал меня просьбой позвонить АА, потому что он сегодня уезжает и хочет зайти к ней попрощаться.
Я его удерживал до семи часов, а в семь часов позвонил. АА была дома и сказала, что с удовольствием примет Горнунга.
Были мы в Шереметевском доме часа полтора. АА спросила Горнунга о его впечатлениях от Петербурга. Тот рассказывал. Выяснилось, что любимые здания АА в Петербурге — Адмиралтейство и Смольный. А Исаакиевский собор не производит на нее большого впечатления — его портит многое; в соборе например, из мелочей — слишком вычурно и поэтому нехорошо облицованные окна.
Академия наук — превосходное здание, но сейчас совершенно испорчено отвратительной коричневой краской, благодаря которой оно похоже на торт.
Лучшая окраска для домов — розовая, по мнению АА (конечно, если удачно подобран оттенок). Очень хороша и голубая. АА, которая считает, что Петербург построен итальянцами (за немногими исключениями; русских архитекторов было мало)... Но Адмиралтейство, построенное русским значительно превосходит все — Сенат, построенный Росси, и тот теряется рядом с великолепно врезанным углом Адмиралтейства. Розовый цвет, по мнению АА, занесен сюда именно итальянцами. (АА вспоминает к этому: в 1912 году в Италии Николай Степанович обращал ее внимание на розовые дома: 'Смотри, совсем как в Петербурге').
