патриотических чувств, но обладающих обостренным восприятием людей я наблюдал признаки потери уверенности в благополучном исходе войны: дескать, на фронте совершены какие-то, быть может решающие судьбу страны, стратегические ошибки!
Мало кто решается высказывать вслух такие свои затаенные мысли, но и без прямых высказываний чувствуется, что настроение у этих людей подавленное.
Один из них, включенный в списки эвакуируемых, недавно спросил меня:
– Как вы думаете, что будет дальше? Ну, вы же с фронта, вы знаете больше меня, вы, может быть, что-нибудь знаете?
– Все, – отвечаю, – на нашем, Ленинградском, отлично!
– Ну, раз отлично, то и скажите только одно слово: ехать мне или не ехать?
И – многозначительный взгляд! Делаю вид, что не понимаю этого взгляда. Раз уж, вижу, человек слаб здоровьем или духом, говорю:
– Конечно, вам ехать – зачем обременять город заботами о своем пропитании, вы же знаете, с какими трудностями связана доставка сюда продуктов. Потому и эвакуируют. Уедете – будете сытее и здоровее, ведь здесь, в таком состоянии вашем, польза городу от вас небольшая.
А вот тем, кто духом силен и кто без колебаний действительно хочет остаться в Ленинграде, таких советов я не даю. Такова, например, служащая в Литфонде поэтесса Наташа Бутова, спокойная, чувствующая себя уверенно, не сомневающаяся ни в чем:
– Я никуда не поеду. Настроение у меня хорошее!
– А с питанием как?
Сказать, что я не пообедала бы второй раз, сразу же после обеда, я не могу. Но у кого есть работа, и кто занят ею, и не распускает себя, не думает о еде, тому этого питания хватает. Я всегда мало ела, теперь поэтому хорошо себя чувствую. Я не истощаюсь, и голодного психоза у меня нет.
– А вот тетка ваша (служащая в бухгалтерии Гослитиздата) жалуется мне, что она все время голодна, что есть совершенно нечего, что она измучилась?
– Ну, знаете! Это неверно. Она совсем не голодна, я делюсь с нею всем, она ест столько же, сколько и я. Утром пьем кофе с хлебом, днем обедаем: суп, каша, что-нибудь сладкое; раза два в неделю – мясо; вечером всегда что-нибудь есть на ужин. Но просто после зимы у нее, знаете, не совсем все вот здесь, – Наташа показала на голову, – в порядке. Это, конечно, психоз!
Вот такова истинная ленинградка! И ведь немало же писателей, хотя бы живущих в одном доме – на канале Грибоедова, – повидал я за эти дни. В этом доме живут и Браун, и Саянов, и Илья Авраменко, исполняющий сейчас обязанности ответственного секретаря Союза писателей (Борис Лихарев улетел в партизанский край), и Груздев, и многие, многие другие. Встречал в городе журналистов, художников, инженеров, ученых… Все они уверены в нашем будущем!
Это я говорю об интеллигентах, живущих в самом Ленинграде. А уж о тех, кто находится в лесах и болотах действующей армии, и говорить нечего. Какой силой духа обладают они, какой безграничной, непоколебимой верой в победу! Среди работников политотдела 8-й армии и в частях есть крупные ученые. Я хорошо знаю профессора Картера, читавшего в Ленинграде курс истории искусств. Мы много беседуем с ним. Как он светел и чист душой! А завкафедрой ЛГУ профессор Б. А. Чагин, ныне полковой комиссар, работающий на курсах по подготовке политруков, – разве можно хоть чем-нибудь сломить его великолепный оптимизм!
Такие люди, если нужно, идут в бои с беззаветной храбростью и, отдавая свою жизнь, не сомневаются ни в чем. Так, в 8-й армии впереди бойцов шел отражать атаку (когда немцы брали Таллин), профессор Орест Цехновицер. Так погиб в 265-й стрелковой дивизии единственный специалист по палеазиатским языкам профессор С. Н. Стебницкий; так погиб командир орудия – философ, математик профессор Поляк…
Да разве не готов пойти в бой, если жизнь потребует этого от него, и тот же, высоко интеллигентный человек, майор Г. Я. Данилевский – альпинист и научный работник, – о котором я писал в моем дневнике!
Кстати, все альпинисты, – их немало было и есть в 1-й горнострелковой бригаде, – доктор наук Великанов, Буданов, Калинкин, Лендстрем и другие, – исследователи Памира и многих горных районов, прекрасно сражались и сражаются в рядах 8-й армии. Разве можно уловить в настроении этих людей хоть нотку сомнений!
Нет! Вера их – беспредельна в самой тяжелой в самой опаснейшей обстановке!
Возвращаясь к мыслям о ленинградских писателях, я думаю: какая огромная разница между людьми, живущими в равных условиях! Как по-новому раскрываются сильные и слабые люди в необыкновенной обстановке блокады Ленинграда, в испытаниях небывалой войны!..
Я уже записывал с горестью о том, что в конце апреля нами выше Ленинграда по Неве был сдан «пятачок» Московской Дубровки.
О падении этого «пятачка», где на каждый метр земли приходится по двенадцать – пятнадцать убитых, ради взятия которого положено несколько наших дивизий, мне было известно уже давно – в начале мая. А сегодня мне рассказали, что на «пятачке» погибла группа его защитников, сражавшаяся в безнадежном положении до конца, чуть ли не двое суток державшая большой, обращенный к правому берегу реки плакат: «Держимся. Спасите нас!», – но спасти их не удалось.
… – В октябре тысяча девятьсот сорок первого года на Неве было восемь переправ, на пространстве от
