Аккуратный, тихий, с острым носом и большим умным лбом, командир орудия Федор Байшир, приняв билет, поднял свои темно-серые глаза, обвел взглядом всех окружающих и негромко, медленно произнес:
– Этот партийный билет обязывает меня еще точнее и метче бить по врагу, и я это свое обязательство выполню!
Все знали, что Федор Байшир родился в Белоруссии, слесарем был в Симферополе. Все знали, что Федор Байшир помнит схваченную немцами в Белоруссии сестру и расстрелянных немцами в Симферополе заводских товарищей. И потому обещание всегда немногословного старшего сержанта прозвучало как смертный приговор нескольким фашистским пилотам. А двенадцать тут же написанных бойцами заявлении с просьбой принять их в ряды кандидатов партии расширили этот приговор оккупантам. Командир пулъусгановкп ефрейтор Исаеико в своем заявлении написал: «В дни жарких боев я решил вступить в партию большевиков, чтобы коммунистом бить немецких захватчиков. Отомщу за поруганную Родину, мать Украину. Сбитый здесь самолет уже не появится над Сталинградом!»
Заместитель командира батареи по политчасти лейтенант Серпиков, собрав исписанные карандашом листки, сказал:
– Думаю, после победы американцы будут специально приезжать в СССР, чтобы взглянуть в Музее Отечественной войны на такие вот заявления!
Лейтенант Серпиков до войны был преподавателем истории. И потому на все явления, даже здесь, в разгаре боев, смотрел с исторической точки зрения.
На следующее же утро Байшир выполнил свое обещание. Четыре Ю-88 шли с фронта на батарею. Встреченные зенитным огнем, до батареи они не добрались и решили спикировать на пехоту. Прямой наводкой Байшир поймал первого на пике. Вонзившись в немецкую траншею, «юнкере» взорвался от собственных бомб. Второй «юнкера» был подбит, зашатался с борта на борт и, боясь той же участи, сбросив бомбы, ушел. Бомбы упали на немцев.
Серпиков рассмеялся:
– Заработали фрицы на завтрак!
Бойцы расчета, торжествуя, начали было обсуждать удачу. Байшир строго сказал:
– Вообще у нас разговоров не положено. Тут и команды-то стараешься сжать до предела. Смотрите, ребята, внимательней – вынырнет с тыла, и прозеваете!
Байшир был, безусловно, прав. До платовцев дошла печальная весть о происшествии на одной из зенитных батарей, работавших в том же районе. Три Ю-87 оказались в тылу у батареи и вошли в пике. Разведчик-наблюдатель доложил командиру об этих трех «юнкерсах» секунды на две позже, чем следовало. Опоздание разведчика было роковым: расчеты не успели отразить нападение. Девять бомб разорвалось у орудий. Батарея лишилась нескольких человек, приборы оказались повреждены, связь порвана. И было бы еще хуже, если бы не хладнокровие командира батареи Кабенко. Немцы стали делать второй заход, но Кабенко не растерялся, вскочил, отряхиваясь от земли и песка, мгновенно оценил обстановку, подал команду. Огнем по пикирующим один «юнкере» был сбит, два других отогнаны.
А у платовцев все было в порядке. Весь этот день схватки с вражеской авиацией происходили каждые пять – десять минут, и артиллерийский обстрел батареи также не прекращался до вечера. Приехавшие в два часа дня на огневую позицию члены партбюро до восьми вечера не могли начать заседания по приему в партию тех двенадцати, что подали заявления накануне. Дуся носила миски с супом к орудиям и приборам. Но Платову так и не удалось съесть свой суп. Едва возле третьего орудия он подсел к фанерке, прибитой к пеньку, и взялся за ложку, вражеский снаряд разорвался так близко, что землей засыпало и Платова, и фанерку, и суп. Платов отряхнулся, стал искать ложку, но, увидев, что в миске вместо супа земляная каша, сказал:
– Ладно, не вышло дома, пойдем к другому! Вприпрыжку проскочил сорок метров до землянки своего соседа-приятеля:
– Ну, Груша, корми! У меня авария!
И приятель, налив Платову обещанные сто граммов, разделил с ним банку мясных консервов.
В этот вечер при потаенном свете крохотной электрической лампочки в партию были приняты ефрейторы Исаенко, Пилипчик, Конопатский, и сержант Крепский, и красноармеец Чеканов,
Два следующих дня шел дождь. Самолетов не было Переправлялись через Неву тридцать наших танков. Батарейцы укрепляли инженерные сооружения, тщательно просматривали и проверяли приборы и механизмы орудий. Платов анализировал с командирами и бойцами все стрельбы предшествующих дней Советам, указаниям обменивающихся опытом батарейцев не было счету.
Боец Заварин песней «Играй, мой баян» испытывал присланную Бродским в подарок батарейцам гармонь. Жизнерадостная прибористка Зоя Кондратьева запела украинскую песню. И тотчас же грянула другая – широкая, хоровая. А после песен все стали вспоминать прошлое, каждой девушке хотелось рассказать все самое лучшее в ее жизни. Ефрейтор Катя Вольфсон заговорила о том, как весело проводила она время в Петергофе в осеннем золотом парке. Зоя, не успевшая до войны окончить конструкторский техникум, размечталась: «Вот бы стать после победы инженером-конструктором!»
В других землянках бойцы «забивали козла». Платов обыгрывал Грушу в шахматы
И вдруг по всей батарее разнесся зычный крик разведчика-наблюдателя:
– Курс двести пятнадцать!.. Один письмоносец!
А через десяток минут, взволнованный нежданной радостью, даже тайком прослезившийся политический руководитель батареи, сын шахтера, не признававший никаких сентиментов, Серпиков читал вслух удивительное, полученное им от жены письмо. Жена его, учительница Настасья Тимофеевна, вместе с детьми осталась в оккупированной немцами Орловской области; четырнадцать месяцев лейтенант не имел от жены вестей и, надо признаться, считал ее погибшей. И вот она писала ему оттуда – из родной деревни Матреновки, Жуковского района.
