друг другу. Объятия и поцелуи прошедших сквозь смерть и огонь мужчин-воинов, никогда прежде не видавших друг друга, – это бывает только на войне, только в час доброй победы! Словно веселый лес зашумел над снежным и темным каналом, вопросы, поздравления и смех слились в один непередаваемый гул ликования. Но вот в этом гуле стало возможным различить отдельные фразы:
– Давно не видались!.. Лица-то у вас здоровые, а мы думали, что вы дистрофики… Гляди, поздоровей наших!.. Ну, как Ленинград? Как жили?
Новый друг Фомичева подхватил тот же вопрос:
– Как жили?
И Фомичев ответил:
– Было плохо, теперь хорошо, – и добавил (позже ему было смешно вспоминать об этом): – Двадцать семь линий трамвая ходят.
– Ну да?
– Точно!
Фомичев и сам не знает, почему он решил в ту минуту, что именно двадцать семь!
– Свет! Вода! Жить стало культурно, хорошо!
– А как побит Ленинград? Очень сильно?
– Есть места побитые, а в общем – ничего… Стоит!
– Да еще как стоит! Победителем!.. А как продукты к вам поступали?
– По Ладожской.
– Это мы знаем, что по Ладожской, а все-таки трудно?
– Чего там трудного! Одинаковую норму возили, – что вы, то и мы едим…
– А боеприпасы?
– А мы сами их делаем, еще вам взаймы можем дать… Небось артиллерию нашу слышали?
– О-го-го! Вот уж это действительно, мы удивлялись даже…
И тут в разговор вмешался подскочивший сбоку капитан Коптев:
– Родные ленинградцы, я ваших всех перецеловал!
– Ну и мы тебя поцелуем! – расхохотался Фомичев.
И минут пять все окружающие подряд мяли и целовали растерявшегося, уронившего шапку Коптева…
А затем подполковник Фомичев приказал восстановить порядок. Волховчане и ленинградцы разошлись на сто метров, построились. В подразделениях начались митинги. Под насыпью, в дружно очищенной бойцами землянке связи, была развернута найденная там кипа мануфактуры. Она помогла придать землянке праздничный вид. Совместный ужин командиров был назначен на 20 часов. Продуктов было хоть отбавляй, не нашлось лишь ни капли водки, а двух бутылок предложенного кем-то красного вина хватило, только чтобы налить каждому по маленькой стопочке.
– Чем будем угощать ленинградцев? – воскликнул Коптев. – Как же это так не предусмотрели?
И тут связной капитана, Гриша, хитро сощурив глаза, вытянул из кармана своих ватных штанов заветную поллитровку. Только успели распить ее, волховчане получили приказ по радио: поскольку штурмовать Шлиссельбург оказалось ненужным, отойти обратно на Липки.
А ровно через пятнадцать минут такой же приказ по радио получил подполковник Фомичев: поскольку штурмовать Липки оказалось ненужным, отойти на Шлиссельбург…
И тотчас же, горячо распрощавшись, оставляя за собой боевое охранение, волховчане и ленинградцы пошли выполнять полученные ими приказы.
Мы в городе. Вчера еще в нем владычествовали гитлеровцы. По рассеянным над снежным покровом развалинам, по торчащим из снега обгорелым бревнам, по печным трубам, похожим «а кладбищенские памятники, трудно определить даже границы исчезнувших кварталов. Очень немногие, зияющие пустыми глазницами окон кирпичные дома сохранили хоть приблизительно свои первоначальные формы. Позже я узнал, что из восьмисот домов, имевшихся в городе до захвата его гитлеровцами, уцелело лишь шестьдесят, да и то большая часть их приходится на приселок, вытянувшийся вдоль Ново-Ладожского канала, строго говоря, уже за чертою города. В комендатуре оставлен на стене огромный план Шлиссельбурга, вычерченный с поистине дьявольской педантичностью, свойственной современным тевтонам. Все сожженные дома на плане обозначены красной краской. Все разрушенные перечеркнуты крест-накрест, а уцелевшие залиты желтой тушью. Только тщательно вглядываясь в этот немецкий план, можно по пальцам пересчитать редкие желтые пятнышки.
Мы въехали в город по улице, сплошь усеянной еще не втоптанными в грязь винтовочными патронами, заваленной выброшенным из окон и подвалов хламом. Население торопилось вышвырнуть из своих полуразрушенных жилищ все относящееся к ненавистным оккупантам: их амуницию, пустые бутылки из-под французского коньяка, патентованные средства, геббельсовскую литературу, громоздкие соломенные эрзац-валенки и суконные солдатские боты на толстой деревянной подошве, изломанное оружие, всевозможную загаженную (Казарменную требуху…
Улицы запружены обозами вступивших в город красноармейских частей. Дымят полевые кухни, грузовики с продовольствием и боеприпасами настойчиво прокладывают себе дорогу Всю неделю боев армейцам приходилось спать на снегу – теперь они торопятся наладить себе жилье. Звенят пилы, стучат топоры, молотки – надо забить досками зияющие окна, исправить печи в разысканных среди развалин комнатах.
Всюду слышатся веселые голоса. Разговоры о победе, о наступлении, о встрече с волховчанами, о железной дороге, по которой скоро можно будет ехать прямым сообщением из Ленинграда в Москву, – каждый хотел бы удостоиться чести совершить этот путь, и именно в первом поезде!..
