последовал потом переворот антисоюзный, а за этим последовал антисоветский переворот, когда был расстрелян последний советский парламент.
ВИКТОР ТИМОШЕНКО: Анатолий Иванович, я вас слушаю, и у меня очень противоречивые чувства и интеллектуальные эмоции. Я далек от того, что вы, совершенно мудрый человек, не трансформируетесь как интеллектуал. На ваш взгляд, что ушло, какие стереотипы, может быть, теоретические и идеологические, ушли у вас, а в какие вы стали верить. Например, вы верите в то, что только рынок или в том числе рынок должен дать толчок развитию российской экономики? Вы считаете, что, например, плюрализм идеологий должен существовать в стране? И многие вещи, которые сегодня нам подбросило политическое время, оставив позади то, что было при коммунистах, в советское время.
АНАТОЛИЙ ЛУКЬЯНОВ: Вы знаете, я никогда не относил и не отношу себя к ретроградам. Дело в том, что по характеру своему я больше «шестидесятник». Это связано и с течением в целом и в литературе, и в искусстве, и в политике, вот тогда я родился как человек, который с самого начала верил в спор, верил в оппонентов, необходимость оппонирования каких-то идей. И скажу вам, что у меня не было каких-то из-за этого врагов во власти. Без этого, без веры в это мне бы просто невозможно было вести огромную аудиторию съезда, огромную аудиторию съезда народных депутатов, встречаться с Сахаровым, встречаться с Афанасьевым, с Ельциным. Я не тот заскорузлый ретроград, которым иногда меня представляют, нет, это не так.
ВИКТОР ТИМОШЕНКО: Но вы же были функционером, значит, вы были вынуждены с какими-то своими основополагающими идеями, на которых вы стояли, расстаться.
АНАТОЛИЙ ЛУКЬЯНОВ: Конечно. Какие-то идеи были, и я могу сказать, что, например, я очень переживал, когда Хрущев разделил Советы на промышленные и сельские. И были разговоры с Брежневым и потом слияние опять, возвращение. Я очень переживал, встречаясь с Алексеем Николаевичем Косыгиным, когда разрушена была его реформа, которая, кстати, имела очень серьезный результат и учета рынка, и учета повышения роли предприятий, и так далее. Нет, я рос и таким остался и сегодня, достаточно терпимым к различным взглядам, но свои взгляды, которые у меня выкристаллизовались за 70 лет жизни, я остаюсь им предан.
ОЛЕГ ПТАШКИН: Скажите, пожалуйста, а как сегодня вы оцениваете реформы, которые проводят в России, в частности — национальные проекты? И насколько здесь эти проекты являются профанацией, а насколько они являются реальностью?
АНАТОЛИЙ ЛУКЬЯНОВ: Видите ли, в чем история, для того чтобы эти проекты действовали, им надо примерно в три раза больше давать ассигнований.
ОЛЕГ ПТАШКИН: И в три раза больше воровать, да?
АНАТОЛИЙ ЛУКЬЯНОВ: Когда на все проекты выделяется только такая мизерная, в общем-то, сумма… Ну, что значит мизерная совершенно сумма — 0,4 процента — на село? Ничего не значит. Это раз. Шума будет много, будет посещение всяких хозяйств, похлопывание свиней, дойку коров смотреть будут… Нет, не получится, это уже все было. Речь идет, если говорить всерьез, о том, что значительная часть замороженных средств в стабфонде и так далее должна быть пущена на эти проекты. Во-вторых, для этого должно быть обеспечено очень серьезное государственное внимание и контроль со стороны государства. И третье, надо жесточайший закон, который 6 лет не принимается, о борьбе с коррупцией принимать. Мы этого добиваемся. Поэтому, к сожалению, эти нацпроекты, которые в значительной степени сфотографированы с тех инициатив, которые выдвигала Коммунистическая партия, скажем, по селу, по бесплатному образованию, по здравоохранению, по преодолению бедности.
Я думаю, что эти проекты только в том случае могут получить успех, если на этом будет сконцентрировано внимание государства и подняты самые низы народа, рабочие поймут, пенсионеры поймут, что это их программы. Пока что это программы бюрократии, которая сегодня управляет страной.
ВЛАДИМИР БАБУРИН: Анатолий Иванович, скажите, пожалуйста, на сегодняшний день до какой степени вы остаетесь марксистом?
АНАТОЛИЙ ЛУКЬЯНОВ: Я могу вам сказать, что я действительно, как профессор, доктор наук, достаточно хорошо знаю марксизм, и очень хорошо знаю такие основополагающие черты марксизма, которые, собственно, остаются еще действующими сейчас. И в то же время марксизм никогда не был застойным, это все время развивающееся учение, в том числе, как и ленинское учение.
ВЛАДИМИР БАБУРИН: Как раз Ленин, да, сказал: «Марксизм — не догма, а руководство к действию».
АНАТОЛИЙ ЛУКЬЯНОВ: Да-да, руководство к действию. И если уж кто-нибудь всерьез пересматривал эти догмы, то, несомненно, это относится и к Ленину, скажем, вся нэповская программа очень интересная, которую можно было бы вернуть давно. Не надо было уничтожать ни потребительскую кооперацию, на промысловую кооперацию, надо было в этом участвовать, надо было вовлекать людей. Не надо заставлять, чтобы в государственный сектор относился, скажем, сапожник, который тачает сапоги. Но я только хочу сказать, что таким же реформатором марксизма был и Сталин. Мне пришлось очень долго заниматься архивом Сталина, где его рукой многие вещи написаны. Поэтому мне кажется, что есть такие вещи в марксизме, которые очень важны. Скажем, Маркс писал о русской общине, славянской общине, которая дала и Советы, кстати, и которая дала коллективизацию. Это же факт абсолютный. Прошли мимо, а теперь всплыло то, что писал Маркс.
ВЛАДИМИР БАБУРИН: Коллективизацию вы считаете шагом вперед?
АНАТОЛИЙ ЛУКЬЯНОВ: А уничтожение колхозов сейчас — шаг вперед? А то, что мы сейчас получаем 40 процентов продовольствия из-за рубежа, — шаг вперед? Нет, конечно. И коллективизация сама по себе была построена на фоне русской общины. А Советы построены были, в общем, очень интересно. В первой советской Конституции было написано, что низовым органом советской власти является сельский сход, община.
ВЛАДИМИР БАБУРИН: Вы знаете, Анатолий Иванович, я совершенно согласен с тем, что коллективизация на заре советской власти спасла города, спасла промышленность, но сколько людей погибло в деревнях, голодомор на Украине!
АНАТОЛИЙ ЛУКЬЯНОВ: Я не собираюсь сейчас оценивать, там можно говорить все, что угодно, и о голодоморе, и потом возводить это в степень какую-то. Да, голод был, но связан ли он только с коллективизацией? Ясно совершенно, что честные исследователи говорят прямо и точно, что это был целый комплекс проблем. Да, были перегибы, да, отбирали зерно у крестьян, да, выселяли так называемых кулаков, все было, не надо отрицать ничего. Потому что всегда забывают опыт революций, опыт Французской революции и те жертвы, которые были, вспомните, опят американской революции с миллионными жертвами и Гражданской войны. Всегда выделяют только одну Россию. Мир этим живет. Тут можно было бы много спорить, у нас просто нет времени, но остается один элемент: русский дух, славянский дух, дух коллективизма, дух рассмотрения общего интереса выше личного, частного интереса победить никто не смог. Кстати, Маркс, который говорил об азиатском способе производства и о евразийском характере России и славян, был прав. И мне кажется, что здесь и Ленин сам, в частности, и Сталин, и многие марксисты, в частности, Плеханов далеко не присмотрелись к этим очень интересным высказываниям Маркса.
ОЛЕГ ПТАШКИН: Анатолий Иванович, у меня вопрос такой, исторический. Вы, как последний председатель Верховного Совета, когда вы поняли, что это будут последние дни этого Совета и этой системы, какие ощущения ваши личные были?
АНАТОЛИЙ ЛУКЬЯНОВ: Я могу только сказать, что это началось с избрания меня председателем
