— …президентская республика, — выдохнул Исаев. — Ты Распутина имеешь в виду?
— Вы сказали, — улыбнулся Комарик.
— Подожди, что-то у тебя все равно не укладывается. Ему же только сорок пять, допустим, он организовал последние два удавшихся покушения, но перед ним-то кто был?
Ротмистр продолжал изображать Джоконду.
— Прекрати лыбиться, отвечай! — прикрикнул Исаев, но уже не так сурово.
— Все дело в том, что девичья фамилия мамы Распутина — Новикова. Вам это ничего не говорит?
— Хочешь сказать, что декабрист Новиков — его предок? И что с того?
— А то, Максим Максимыч, что дедушка Распутина по материнской линии, если помните, довольно долго был лидером думской республиканской фракции. И был яростным противником монархии, называя царскую семью не иначе как дармоедами. Вы поняли мою мысль?
— Доказательства?
— Нет, — признал Комарик. — Поэтому и пришел.
— В чем дело?
— Распутина надо взять под колпак.
— Ты с ума сошел, ротмистр! Депутата — под колпак. Кто мне такое разрешение даст?
— Никто. Сами возьмите. Если это не он — ничто не мешает нам снять наблюдение. Если он — победителей не судят.
— Это будет прецедент, нам головы снимут.
— Вам голова важней или судьба отечества?
— Отечество важней, — сказал полковник. — Но без головы я не смогу ему послужить.
Ротмистр не мог не согласиться.
— И все же… — обратился он к Исаеву.
— Говори.
— Еще один момент: необходимо снизить уровень контроля во время аудиенции. Думаю, убийца будет там, и мы должны взять его с поличным.
— Ты меня угробишь когда-нибудь, — застонал полковник. — А если он убьет Возницкого, что делать будем?
— Постараемся, чтобы не убил. В конце концов он будет последней жертвой. Я думаю, что Распутин и есть заказчик. Я уверен.
— Уверен он… — проворчал полковник. — У Юры у одного геном Романовых, боюсь — последний.
— Найдем, — уверенно сказал Комарик. — Если всплыл один — найдется еще. Кровь притянет.
Гай-Болид, кое-как разобравшись с матерью Юрана и побеседовав (был ли толк — вот вопрос) с Шепчуком, теперь занимался разработкой генеалогического древа Васильчиковых-Возницких. Бабка инженера умерла, умер и ее брат Йозеф, в Тобольске, откуда они были родом. Все метрики погибли во время пожара. Жандармские управления империи искали отца Марян-Густава, но нигде таковой не встречался.
Дело было заведомо безнадежным. Болид слетал в Тобольск, ничего, разумеется, не нашел, объявление по местному телевидению результатов не дало. Несолоно хлебавши он вернулся в столицу утром двадцать четвертого, доложил об оперативных мерах, принятых к розыску таинственных родичей, и получил приказ продолжать работу. Кого работать, где, зачем? Метрик ведь все равно нет. Надо было опрашивать родственников. Все родственники в Питере Васильчиковы, только у них и узнаешь.
И направился Рома прямиком к инженеру в гости.
Дверь открыла хозяйка.
— Здравствуйте! — Рома изобразил из себя робкого очкарика. — Это я вам звонил, от имени Георгия Ювенальевича Шепчука.
Дарья Михайловна, молодая красивая женщина, пригласила его войти.
— Итак, вы частный сыщик? — спросила она.
— Не совсем, — слегка гундося, поправил ее Болид. — Я журналист, тоже разыскиваю Юру Возницкого…
— Странно, что Георгий направил вас к нам, — растерялась Дарья Михайловна. — Мы ведь даже не знакомы с этим Юрой, хотя он и приходится моему мужу троюродным братом.
— Именно это меня и интересует, — обрадовался Рома. — Я сейчас пишу цикл репортажей «Русский характер». Вы так горячо откликнулись на призыв о помощи практически чужой женщины…
Госпожа Васильчикова смутилась:
— Она нам не чужая… просто мы не были знакомы, да и степень родства, знаете ли, не самая близкая.
— Вот и расскажите об этом подробно.
— А что рассказывать… Позвонила она как-то вечером, представилась, попросила помочь. А мой муж, он, знаете ли, очень трепетно относится к родственникам. Он ведь знал родных только по мужской линии, а его очень интересует и женская… особенно бабушка. Она ведь у него полячка была, а прадед — потомок ссыльных поляков.
— Вот как? Это, Дарья Михайловна, даже лучше, чем я ожидал. — Гай-Болид вынул из кармана диктофон и поставил на стол. — Россияне сильны своими кровными узами, все наши народы — братья по крови.
Дарья Михайловна совсем застеснялась, но продолжила:
— Только дальше прадеда мы не знаем. Ядвига Войцеховна Филарету совсем немного рассказать успела — старая была. Знали еще, что у нее брат был и племянник, семья вообще большая была, все жили в Тобольске, потом Ядвига Войцеховна замуж вышла и переехала с мужем в Петербург, а родные там остались.
— И все, потерялись? — расстроился Рома.
— Нет, писали друг другу, потом, насколько я знаю, что-то произошло — и писать перестали.
— А что произошло?
— Кажется… — Хозяйка задумалась. — Кажется, отец Ядвиги Войцеховны развелся и женился на другой, она его простить не могла и перестала писать, а ее брат все пытался их примирить. Ой, надо же, как я много помню!
— А как же вас эта женщина-то нашла… Дума Павловна?
— Идея Петровна! — рассмеялась госпожа Васильчикова. — Ну она тоже очень за родственников цепляется. Пока со своим мужем жила, она все адреса, все телефоны родственников выспросила, и открытки писала от имени Возницких, и так поздравляла. А потом с мужем тоже рассталась.
— Тоже?
— Не знаю… — пожала плечами Дарья Михайловна. — Может, это у них наследственное?
Рома уже готов был выть от восторга и от собственной глупости: ну как можно было отпускать Идею Петровну, не расспросив обо всех родственниках?
— И что же, вот встретились два совершенно незнакомых человека, состоящие в дальнем родстве. Как это было?
— Да никак! — Хозяйка совсем уже раскрепостилась и болтала, подперши румяную щеку рукой. — Сидели, чай пили, сонные все — они же с Георгием ни свет ни заря приехали. Потом Ванечка вышел, наш сын…
Тут она нахмурилась.
— Знаете, — сказала она, — наверное, это действительно зов крови. Она нам потом детские фотографии своего сына показывала, этого самого Юры. Так они с Ваней — одно лицо.
— Вот даже как… — протянул Болид.
Лидер партии «Монархический союз» Тульский болел той редкой формой эпилепсии, симптомом которой являлись не корчи и судороги в припадке падучей, а то, что в психиатрии называется ригидностью, сиречь «вязкостью» мышления. В таком состоянии человек не способен поменять однажды принятого
