Том 3. Советский и дореволюционный театр

Анатолий Васильевич Луначарский Собрание сочинений в восьми томах Том 3. Советский и дореволюционный театр

Дореволюционный театр

Задачи театральной критики*

Идеал театральной критики установлен уже со времени «Гамбургской драматургии» Лессинга.

Театральный критик должен стремиться стать руководителем вкусов публики и вместе с тем представителем ее интересов, благотворно влияющим на дирекции театров и на артистов.

Это, пожалуй, даже что-то вроде трюизма.

Конечно, для этого много надо: нужна отзывчивость и чуткость, эстетический вкус, литературный талант, широкое образование и понимание особенностей условий театра. Даже самых маленьких Лессингов очень мало среди рецензентской братии.

Но это бы еще полгоря, гораздо хуже то, что намеченный нами идеал просто-напросто неисполним. При нынешних условиях это «розовая иллюзия», и только.

Дело в том, что подавляющее большинство театров, и провинциальные театры прямо сплошь, вынуждены соединять в себе два учреждения: во-первых, учреждение образовательное, потому что театр должен развивать и возвышать эмоциональную сторону души, расширять умственные горизонты, способствовать углублению и украшению человеческой культуры; и, во-вторых, учреждение увеселительное, потому что в театр ходят, чтобы отдохнуть, поглазеть и похохотать.

Но обе эти задачи соединены лишь в том случае, если публика обладает способностью находить развлечение в серьезном умственном труде. Теперь же большинство публики, притом как раз платящей за хорошие места, такой способностью не обладает.

Нынешний посетитель партера, в большинстве, человек умственно утомленный: свой заработок он приобретает тем, что «шевелит мозгами», работает головой, и мозг законно просит отдыха, не труда, а игры… Да мало того, каждый ежедневно переживает сотни гадостей и неприятностей. И вдруг со сцены ему преподнесут квинтэссенцию той же жизни, заставят выпить его всю чашу жизненной скорби из золотого бокала искусства.

Жизненный путь огромного большинства посетителей партера усеян терниями, ухабист и вымощен камнями преткновений не хуже киевских улиц, и если душу можно, следуя Платону, сравнить с колесницей, то два колеса ее у современного среднего человека — это мозг и сердце.

И вы хотите, чтобы колесница души прокатилась по ножам искусства, серьезно отражающего жизнь.

Напрасно будет вопиять критик против полубалаганных «зрелищ» и развеселых фарсов, против разной грубо раззолоченной драматической шелухи, против пикантного сома. Директор в один прекрасный день возьмет «молодого» рецензента под руку и скажет ему:

«Милый, не кипятитесь! Я сам был молод… Идеалы, все это… конечно… но — сбор! Мы тоже есть хотим! Если бы публика была согласна с вами, мы сами бы были счастливы. Но поверьте, что мы просто вынуждены угождать публике».

Зрителю партера, я говорю о большинстве, не надо, не хочется сочувствовать глубоко, он хочет «скользить» и улыбаться. К чему идет тенденция театра, как увеселительного заведения для деловых людей, показывают лондонские театры. Там воцарилась буффонная феерия: роскошные декорации, женщины в трико, волшебные превращения, джингоизм[1] и клоуны, выкидывающие уморительные прыжки, и владелица полумира, английская буржуазия, после контор в Сити, биржи, пасмурных улиц, переполненных нищетою и развратом, после удручающих страниц неизмеримого «Times'a», детски хохочет над тройными сальто-морталями «знаменитого артиста» m. NN.[2]

Критика может отдаться течению и «руководить» тогда публикой по-царски. Стоит лишь постичь, чего она хочет.

Покойный Сарсэ приобрел тираническую власть над парижским театральным миром тем, что был ровно настолько пошл, насколько средний парижский «партерщик»: Сарсэ зевает — пьеса провалилась, Сарсэ хохочет, трясясь своим огромным жирным телом, — это триумф. А зевал он на Ибсене и Шекспире, одобрял же непристойности Лаведана и «товар» «сих дел мастера» Сарду.

Однако же мы ничуть не пессимисты.

В том же Париже заведен был одно время великолепный обычай: давая серьезные пьесы, выпускали сначала к публике критика с рефератом о них. Не для обычных же, ищущих увеселения «партерщиков», читали лекцию о Бьернсоне или Кальдероне разные Визева и Леметры. Как зевал бы «Oncle»[3] Сарсэ!.. И, однако, спектакли с рефератами посещались усердно.

Это потому, что есть еще другая публика. Она хуже платит, но бесконечно лучше смотрит.

Прежде всего это люди труда, по преимуществу физического, конечно обладающие уже известным развитием. Работа головой и сердцем как раз является отдыхом для такого человека, потому что беда его именно в одностороннем и отупляющем характере его труда. Мысль и яркое чувство обладают для него всею прелестью новизны, всем очарованием редко доступной утонченной роскоши. Для такого человека театр действительно является школой, он умеет учиться, развлекаясь, он не морщится от того, что пьеса слишком серьезна, потому что он рад думать; он не боится правдивого изображения страданий.

Второй элемент публики образовательного театра — учащаяся молодежь. Она свежа, порывиста, широко открытыми глазами вглядывается она в жизнь, на встречу которой идет, и счастлива, когда эта жизнь раскрывает перед ней глубочайшие свои недра, благодаря волшебству художественного таланта.

Конечно, и из среды солидной публики надо выделить некоторый процент людей, горячо интересующихся театром.

Конференций¹ на манер парижских у нас, к сожалению, нет. Их обязана заменить театральная критика. Публика развлекающаяся нуждается в критиках типа Сарсэ, публика учащаяся — в критике лессинговского типа. Ей нужно помочь, надо подчеркнуть одно, скрыть другое и часто исправить искажения со стороны исполнителей. Театральная критика — необходимое дополнение образовательного театра.

Достаточно пары сильных слов, чтобы предостеречь серьезную публику от дрянной пьесы, не стоит о ней и распространяться. Но серьезный репертуар нуждается в подобных комментариях, едва умещающихся в узкие рамки газетной критики.

Такому критику, какой, по нашему мнению, желателен, незачем «баловаться» длинным разбором исполнителей. Актер — творец, и критик обязан внимательно и доброжелательно определить, что дал артист. Конечно, он имеет полное право противопоставить и свое толкование. Во всяком случае, тут необходима широкая терпимость, — боже сохрани превращать критику в прокрустово ложе.

Но кому не может быть пощады от театрального критика — это бездарности, в особенности бездарности претенциозной. Можно разно истолковывать роль, но нельзя ее проваливать, являться тем презренным маляром, который «пачкает Мадонну Рафаэля».²