Том 7. Эстетика, литературная критика

способностей. Маркс говорил об этом: «Объективным критерием высоты того или другого общественного строя является то, насколько способствует он выявлению всех заложенных в человеке возможностей»¹⁰. Но ведь искусство-то как радость перед сконцентрированной, глубоко очеловеченной жизнью и как творческое выявление того, что созревает внутри человека, и есть едва ли не самая в этом отношении высокая и плодотворная функция. Человек будет не только инженером, так как ему нужно не только утилитарно победить природу, он будет инженером-художником, потому что он будет придавать окружающей его жизни те формы, которые соответствуют его потребностям, исканиям, строению его глаза, уха и т. д., а это ведь и есть не что иное, как так называемые эстетические, прекрасные, изящные формы. Но человек не остановится на этом. Всегда идя вперед, он будет выкидывать перед собою свои цели, свои грезы, свои идеалы. Это не будут пустые выдумки, это будет исчерпание всех возможных путей, колоссальная рекогносцировка фантазии в область будущего.

Но наш американизованный т. Смирнов все это совершенно отрицает. Правда, он может спросить меня: все это вы говорите о будущем, — ну, а в настоящем?

Да, в настоящем есть очень много убожества, неграмотности, нужды. Тов. Смирнов радуется тому, что у нас мало читают книг. Во-первых, это еще далеко не доказано. Издательства, увлекшись, несколько затоварились, к тому же книга дорога. Но утверждать, что в Советском Союзе нет колоссальной жажды книги, это значит не знать, как функционируют наши библиотеки, клубы, избы-читальни, это значит не слышать того вопля о дешевой книге, который со всех сторон раздается.

«Выставки бывают редко, но толпа не ломится на эти выставки», — заявляет тов. Смирнов. А между тем в последние годы выставки, особенно умеющие подойти к этой толпе, по изображаемому и по ясности и удобопонятности форм изображения пользуются колоссальнейшим успехом. Я еще не знаю точных цифр посещаемости выставки АХРР¹¹, но они исчисляются, во всяком случае, в сотнях тысяч.

Что картины не продаются в массах, это верно. Но сделать из этого вывод, что их не желали бы покупать, — это вздорно. Картина для нашего времени — вещь дорогостоящая. Разрешить вопрос, как дать в массы нужную ей картину, — такой же вопрос, как и многие другие того же порядка. Сейчас, например, деревня страдает от бестоварья, не хватает ситцу, кос, керосину, то, что есть, дорого, отсюда вывод — найти пути к поднятию производства товара, к снижению цен, повышению покупательных средств, наладить рынок. Эти же вопросы становятся и по отношению к картине. Меценат ушел с рынка, а народный спрос еще не приобрел прочных форм. Тут нужна значительная работа. Но на основании этого сделать вывод, что изобразительное искусство не нужно для народа, так же нелогично, как заявить о ненужности всего того, что мы купить не можем, вплоть до бесконечно нужных нам машин. Машина очень дорога: нет кредита, покупаем гораздо меньше, чем хотели бы. Может быть, из этого надо сделать вывод, что лучше от машин вернуться к более дешевому батюшке-топору да матушке-пиле?

По мнению тов. Смирнова, «маленькие полотна, покрытые масляными красками, не могут поспеть за быстро двигающимся человечеством». Отсюда как будто нужно сделать вывод, что такие полотна не возбуждают массового интереса. А вот отнюдь не являющаяся шедевром по своим формальным достижениям картина Пчелина «Покушение Каплан на Ленина» имела большие сотни посетителей в Москве и в Ленинграде¹². И что за пустяки рассказывать о том, что маленькое полотно не может догнать жизнь. Как будто человек, читающий огромные газеты и слушающий радиосообщения со всего мира и т. д., не может глубочайшим образом радоваться тонкому и проникновенному изображению какого-нибудь спокойного деревенского пейзажа, может быть, именно по глубокому контрасту со всем деловым треском этой жизни!

Далее тов. Смирнов приходит к тому, чтобы расправиться и с производящим вещи искусством. Видите ли, существующее массовое производство тяготеет к стандарту. «Если эти стандартизованные вещи (ситец и т. д.) украшаются ручейками и треугольниками, то это до поры до времени». Вскоре вещи будут просто целесообразны и все похожи одна на другую. На этом, говорит тов. Смирнов, мы строим «наш план на будущее». И дальше: «именно машины должны освободить человечество от излишнего труда». Так, все это верно, но вот когда человечество освободится от излишнего труда, то будет ли ему радостно жить среди целесообразных и вместе с тем абсолютно однообразных вещей? Об этом тов. Смирнов не подумал. Между тем весь коммунизм является движением, направленным на преодоление механизации жизни. Действительно, машина сейчас вынуждает нас к стандартизации, но это постольку, поскольку она еще захватывает весь наш труд. В этом и есть проклятие пустой и отвратительной американской цивилизации, которая ослепила тов. Смирнова. На деле же план коммунизма: освободить индивидуальность, дать простор человеческому творчеству, привести к величайшему разнообразию жизни. Как же это будет делаться? Это будет делаться таким образом, что к машинному полуфабрикату будет прикладываться рука мастера-художника, который почти из всякой вещи потребления будет делать нечто радостное и оригинальное. Если бы у нас не было этой перспективы, если бы мы считали, что целесообразный стандарт убьет всякое творчество, всякое разнообразие, то мы должны были бы прийти к мысли Спенсера, что социализм — это казарма и смерть индивидуальности¹³. Над этими глупостями великого философа мы всегда смеялись.

Но неправильно и самое положение, будто элементы художественности могут быть выброшены даже из производства. Говорим ли мы о большом здании, пароходе, вагонах железной дороги, мы всюду наталкиваемся на то, что если в них царит безвкусица, то они являются понижателями жизни. Мы видим, как в той же Америке, которая так ушибла тов. Смирнова, делаются огромные усилия к тому, чтобы изобрести новый комфорт, действительно более, чем старый стиль, опирающийся на целесообразность, но вместе с тем ставящий перед производителем — архитектором, мебельщиком, обойщиком — тысячи вопросов о сочетании красок, форм и пропорций. Ведь, кроме всякой другой целесообразности, есть еще одна — приспособить вещь к человеку, сделать ее приятной, то есть в высокой мере приемлемой для человека. Это и есть задача вещного искусства. В этом смысле тот конечный продукт, для которого существует вся промышленность вообще, то есть непосредственно удовлетворяющий потребности человека, должен быть художественным, красивым — так же точно, как вкусным в другой области человек называет как раз то, что доставляет ему при потреблении наивысшее удовольствие. Отсюда колоссальная потребность промышленности в своеобразном инженере-художнике. С ростом богатства массы, с ростом ее культурности и требований от жизни эта черта промышленности подымается на недосягаемую высоту.

Относительно будущего таким образом тов. Смирнов является просто оголенным американцем (культурный американец — сложнее). Он попал в сеть переходного состояния машинизации, застрял в рабстве у машины. Ну, а теперь, а у нас? Само собой разумеется, что, находясь в таком же переходном состоянии, мы прежде всего должны заботиться сейчас как раз об этой машинизации. Мы должны считаться с нашей крайней бедностью. Мы далеки от того, к чему стремимся в конце нашей борьбы. Но именно поскольку мы коммунисты, мы не должны обольщаться чисто буржуазными путями, не должны обольщаться машинопоклонничеством. Центр жизни мы видим в самом человеке, в его свободе, в его счастье. Отсюда нашей определенной задачей должно быть уже и сейчас — внедрять, насколько только можно глубоко, гуманизирующий, глубоко человеческий элемент в культуру. А элемент этот глубже всего выражается в искусстве.

Кто станет спорить с тов. Смирновым, что можно восхищаться трансатлантическим пароходом или дирижаблем Амундсена. Детский восторг перед наукой и достижениями техники — вещь благородная, прогрессивная, толкающая вперед. Но если вы тому же Амундсену, о вкусах которого я случайно знаю, скажете, что вследствие эффектности его дирижабля он должен отказаться от коллекционирования гравюр и от посещения симфонических концертов, которые он обожает, то он послал бы вас со своей грубоватой манерой прямо к черту. Современный человек, настоящий современный человек прекрасно знает, что такое грандиозное машинное строительство и как великолепно можно отдохнуть от него (чтобы вернуться к нему с новыми силами), слушая глубокую музыку, читая философскую книгу или любуясь античной статуей. Кто этого не понимает, тот вовсе не современный человек. Кто не понимает, что наша современность и в этой области должна создавать свое, кто думает, что эта область попросту не должна существовать, тот является варваром, ушибленным машиной до потери сознания человечности.

А вот последняя формула тов. Смирнова: «надо помнить, что наша ставка, ставка всей революции сделана именно на машину. Мы должны стать новой Америкой минус капитализм, иначе нечего было