Том 7. Эстетика, литературная критика

Можно прийти к выводу, что эти машины могут действовать без человека.

И вот представьте, что нет человека. Если бы вы спустились на какую-нибудь планету, где машины учитывают, регулируют, производят, перепроизводят — и все это бессмыслица абсолютная, как если бы никакой машины тут и не было. И зритель сказал бы: если бы хотя один человечек тут был, какое он получил бы наслаждение, какой был бы смысл во всем, а без этого — полная бессмыслица. Трудно понять у Гастева. Не то он говорит — какая это мощь, какая прелесть, насколько машина красивее человека, не то говорит — а ведь это страшно, что чугунное дитя наше нас сожрет.

Есть один утопический роман, в котором говорится, как люди искусственно стали делать людей, то есть машинного усовершенствованного человека. У них костяк, мускулы и нервы были лучше, дурной наследственности у них не было. Это были чудесные автоматы. Они и думают — почему им не думать, раз все условия соблюдены, у них появляется и душа, потому что, по мнению автора, душа не есть что-то мистическое, а выражение всего нашего существа. Они были построены по типу стальному, по типу электричества, а не по нашему типу. И вот эти новые люди говорят: „Кой черт нам с этими старыми людьми считаться, какие они хилые, их держат их мертвецы. Это низшая порода, биологическая порода, а мы можем мастерить вновь людей на наших фабриках, а не делать их таким низменным способом, как прежние люди“. Они строят, конструируют новых людей, а старых считают нужным истребить. И истребляют.

Но там машины, по крайней мере, думать начали.

Это, конечно, совершенный вздор. Конечно, не человек для машины, а машина для человека. Конечно, это не социалистическая тенденция, не пролетарская, это чисто буржуазная, капиталистическая тенденция. Я даже скажу, что крупная буржуазия, настоящая буржуазия знает, что машина ему служит. Когда он идет по заводу, он не думает: вот громадный паровой молот, который может меня расплющить в лепешку, а он говорит: это мой паровой молот, я его купил за столько-то, барыша мне он дает столько-то, в последнее время он стал работать хуже, насмарку его! Он ведь знает, что машина его изнашивается.

А вот мелкий буржуа, интеллигент, с тонкими нервами, он действительно машиной ошарашен. Ему так кажется: спета моя песенка! Это есть запуганный мелкий буржуа, который производит свистопляску вокруг нового идола — машины.

Сущность заключается в том, что, к сожалению, машина, подчиненная капиталисту, подчиняет себе людей. И мы должны высвободиться из-под ее влияния, должны ее окончательно покорить, а покорить ее можем только тогда, когда она не будет служить индивидуальному хозяину, а когда, сговорившись, мы превратим ее в нашего стального раба. Еще Маркс говорил: греки устроили более или менее приличное общество на плечах рабов, а мы будем опираться на плечи чугунных рабов, у которых душа заменена паром и электричеством. При помощи этих машин мы выполним весь рабский труд, при этом человек может быть освобожден от рабских форм труда для высших форм труда.

Стало быть, социализм не торжество машины над человеком, а торжество человека над машиной. Мы находимся перед таким уклоном культурным, когда нам говорят: гуманизм умер, обожание заложенных в человеке способностей и возможностей умерло, на место их идет обожание техники, обожание автомата, — это есть последнее слово! Нет, это есть только предпоследнее слово. Это есть своеобразный стон умирающего мира, это своеобразный шум той стихии, которую мы призваны покорить, а новое время приносит с собою новый гуманизм, несравненно более высокую оценку человека, чем когда бы то ни было мы думали»

(А. В. Луначарский, Идеализм и материализм. Культура буржуазная, переходная и социалистическая, изд. «Красная новь», М.-Л. 1924, стр. 206–207).

(5) Полемизируя в своей работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» с философами, утверждавшими, «что вера в нравственные, то есть общественные, идеалы составляет будто бы сущность философского идеализма» (см. К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 21, стр. 289), Энгельс подчеркивал, что идеализм философский не имеет ничего общего с пониманием идеализма как «стремления к идеальным целям». Именно в этом морально-этическом смысле употребляет Луначарский термин «идеализм», называя его дальше еще и «реалистическим идеализмом».

(6) К этому Ленин неоднократно призывал в статьях и речах периода нэпа (см. В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 44, стр. 322–323; т. 45, стр. 79–84 и др.).

(7) Луначарский имеет в виду свойственную Н. К. Михайловскому идеализацию хозяйства простого товаропроизводителя. В статье «Культура в социалистических городах» Луначарский писал:

«Мелкобуржуазные анархисты выставляли за идеал возможность для каждой индивидуальности делать все себе самой, по-мужицки ли, как рекомендовал Толстой, или с маленьким, но усовершенствованным мотором, как мечтал Михайловский»

(ЦПА ИМЛ, ф. 142, оп. 1, ед. хр. 34)

(8) Сменовеховство — течение, возникшее в начале нэпа среди буржуазной, преимущественно белоэмигрантской, интеллигенции, призывавшей к сотрудничеству с Советской властью в расчете на буржуазное перерождение Советского государства. Название течению дал вышедший в 1921 году в Праге сборник «Смена вех», участниками которого были Ю. Ключников, Н. Устрялов, А. Бобрищев-Пушкин и др.

(9) В статье «Реалисты» (1864) Писарев утверждал, что исторический процесс двигают вперед «мыслящие реалисты», люди науки и техники, борющиеся за культурный и технический прогресс, за пропаганду естественнонаучных знаний, что должно было, по его мысли, подготовить общественное мнение к революционному действию.

(10) Штольц — персонаж романа И. А. Гончарова «Обломов», удачливый предприниматель, культурный практик капиталистической формации.

В.Г. Белинский^*

Впервые напечатано в книге «Венок Белинскому. Сборник под редакцией Н. К. Пиксанова», изд. «Новая Москва», 1924.

В основу статьи положена речь, произнесенная А. В. Луначарским 13 июня 1923 года на торжественном соединенном заседании Российской Академии художественных наук и Общества любителей российской словесности в связи с исполнившимся 7 июня 75-летием со дня смерти В. Г. Белинского.

Печатается по тексту второго издания сборника «Литературные силуэты», Госиздат, М.-Л. 1925.

(1) Г. В. Плеханов посвятил Белинскому статьи: «Литературные взгляды В. Г. Белинского» [1897], «Белинский и разумная действительность» [1897], «Виссарион Григорьевич Белинский» [1909] и др.

(2) В статье девятой цикла «Статей о Пушкине» Белинский писал: «Везде видите вы в нем человека, душою и телом принадлежащего к основному принципу, составляющему сущность изображаемого им класса; короче, везде видите русского помещика…» (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VII, изд. АН СССР, М. 1955, стр. 502. Далее по этому изданию).

(3) Об этом Белинский пишет В. П. Боткину 2–6 декабря 1847 года и П. В. Анненкову 15 февраля 1848 года (ср. Белинский, т. XII, стр. 452 и 468).

(4) Хотя в официальном постановлении об исключении Белинского в 1832 году из университета говорилось о «слабом здоровье» и «ограниченности способностей», поводом для исключения послужило написание антикрепостнической драмы «Дмитрий Калинин» (1830).

(5) То есть статью «Бородинская годовщина. В. Жуковского…» (1839), в которой отразились наиболее характерные идеи Белинского периода так называемого примирения с действительностью (1839– 1840), когда критик односторонне толковал одно из положений философии Гегеля: «все действительное разумно».

(6) Имеется в виду характеристика Чернышевского как «великого русского ученого и критика», данная К. Марксом в послесловии ко второму изданию первого тома «Капитала» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 23, стр. 18).

(7) Ср. письма к В. П. Боткину от 27–28 июня 1841 года и 15–20 апреля 1842 года (Белинский,