Сюжет 20. Карабахский конфликт
“Как показывает современная наука, культура способна осуществить себя в форме распределения в теле общества, придавая каждой внутриобщественной группе свою роль. Общественное сознание многопланово, и динамика его осуществляется в результате взаимодействия различного видения мира каждым компонентом общества. В армянском обществе подобное базовое состояние характеризуется не столько социальной дифференциацией общества на самостоятельные группы и прослойки, сколько фактом сильной территориальной и политической разобщенности различных частей армянской этнической общности. Одни и те же глубинные стереотипизированные структуры сознания в условиях такой разобщенности дают различный результат.” Как эти парадигмы воплощаются в идеологии и поведении армян Армении, армян Карабаха и армян спюрка (диаспоры)?
Для диаспоры характерно противоречие в ценностной ориентации. С одной стороны, ей присущи “западные” ценности, а с другой, романтизация и героизация прошлого и “исторические амбиции” — стремление к возвращению армянских земель, пусть даже военным путем. За вычетом этого, армяне диаспоры являются “обычными гражданами своей новой родины”.
Для армян Армении характерна “ориентация не на те или иные ценности, а на тот или иной союз с внешним фактором, формирующим условия для действия армянского общества. Единственным условием деятельности является условие внешнего политического покровительства над территорией Армении. Наибольшее влияние имеет картина мира, сформированная ориентацией на Россию и ее ценности. Идентифицируя Россию с образом покровителя, эта точка зрения объявляет ценностью все ее имперские установки. Образ врага идентифицируется с Турцией, а служение Российской империи приобретает характер главного действия. Россия выглядит как мессия-спаситель… Большинство воспринимают своих лидеров в положительном качестве, если они являются крепкими сторонниками России, и если российские власти признают этих лидеров. В этих условиях сугубо национальная тема, как и в спюрке [диаспоре] предстает в виде “исторических амбиций”.
“Значительное место сохраняют традиции восприятия себя в образе цивилизованной жертвы внешних сил, требующей справедливости в отношении себя. Сознание былого величия и образ жертвы составляют неотъемлемую часть мировосприятия. Иной альтернативы в строгом смысле не существует. Если и можно говорить о наличие общественной группы с иным мировосприятием, то только в смысле наличия в армянском обществе тенденции отрицания этого доминантного мировоззрения. Именно тенденции, а не прослойки с альтернативным восприятием. Сложность этого феномена отрицания в том, что это сознание, отрицая всю систему “традиционного” мировосприятия не имеет какой-либо собственной картины видения мира. Отрицание происходит в такой форме, в какой могли бы отрицать это представители чужих обществ…”
“Нагорный Карабах никогда не знал тех разветвленных форм социальной организации, в которые были вовлечены иные пласты армянского этноса. Соответственно, и потеря этих форм мало что могла означать для него. Важнейшие основы доминантной схемы мышления армянского этноса, а именно идея о “былом величии” и идея “сакральной территории” не находит столь болезненного отклика в сознании карабахцев. Скорее, другая идея формирует реликтовые черты мировоззрения этой группы. Такой доминантной идеей скорее всего является влечение к неизменности утвердившихся форм социальной организации и жизнедеятельности, в которых видится высшая ценность… Существующая реальность признается высшей ценностью. Стремление к вечной неизменности реалий, в этом случае, является специфической формой реликтовости, исторически утвердившейся в сознании этой этнической группы…”
Для армян Нагорного Карабаха не характерна ни идеология цивилизованной жертвы, ни стремление к возвращению потерянных территорий. “Доминантным мотивом в поведении армян Нагорного Карабаха всегда служило стремление защитить свою реальность от любых внешних посягательств, от любых внешних воздействий, будь то захватчики этой территории или же воздействие перемен, способных качественно трансформировать эту реальность. Одновременно, главным методом в этом стремлении так же служит механизм внешнего покровительства.”
Перестройка “в Нагорном Карабахе сразу вылилась в действия по защите своей реальности, а в Армении — в лозунги о защите исторической справедливости. Так же характерно, что никаких антисоветских или антироссийских тенденций не наблюдалось… В таких условиях зародилась идея “действовать в унисон перестройке” как первая качественно новая адаптивная технология в армянской среде… То обстоятельство, что эти действия, под воздействием внешнего давления вынуждены были вылиться во внешненаправленную агрессивность и получить информационную и энергетическую поддержку, указывает на то, что в Нагорном Карабахе наблюдался акт генезиса новой общественной системы со всеми присущими такому генезису свойствами. Понятно, что такой акт должен был вывести всю систему [армянский этнос] из привычного состояния равновесия.
Выход из состояния равновесия есть нарушение традиционного состояния. Это может произойти в силу действия новой идеи. Такой идей в обществе Армении и в общинах армянской диаспоры стала, по сути, идея защиты нового явления в Нагорном Карабахе, воспринимающаяся в виде воплощения традиционного “Айдата” [Айдат, буквально — “Армянский суд”. — С.Л.] Но защита новых традиционных процессов в одной части системы означала последующую качественную трансформацию всей системы. Действия новой общности в Нагорном Карабахе разрушают систему мировоззрения и социальной организации в Армении и диаспоре.”
Итак, мы видим, что ценностные доминанты армян в диаспоре, армян в Армении и армян в Нагорном Карабахе различны, более того, мотивы дейстивий друг друга интерпретируются не вполне адекватно. Однако различные мотивации подталкивают все группы этноса к единой цели. Причем на примере диаспоры мы видели, как ценностные системы корректировались, пока не сложилась группа лиц, ставшая носительницей романтизированного героического мифа. Границы этнической группы смещались до тех пор, пока не стала очерчивать именно ту группу, которая выработала (кстати, пройдя через период смуты) ценностную систему, придававшую особый смял Карабахской войне, то есть мотивацию своего в ней участия, если не непосредственного, то психологического.
Романтизация Карабахской войны играла свою существенную роль во взаимодействии армянских внутриэтнических групп. Дело в том, что эта война в самой Армении встречала определенное эмоциональное неприятие. Последнее можно понять. Весь предкарабахский период Ереван был центром армянского мира. С развитием карабахских событий центр объективно смещался. Армения сама оказывалась периферией Карабаха. Идеи “Айдата” и “исторические амбиции” позволяли рационализировать сложившуюся ситуацию и смириться с ней. Искаженное толкование смысла войны позволяло ее легитимизировать. Но этого не было достаточно для принятия Карабаха в качестве сложившегося целого, самостоятельного и сильного конкурента Еревана.
Тем не менее диаспора, равноудаленная и от Армении, и от Карабаха (а процессы, происходившие с
