дорогам».
Большинство воспитанников Лухманова заслуживают того, чтобы о них были написаны книги. Они прошли по жизни по-лухмановски достойно, не уронили чести Родины, сохранили верность традициям русского и советского флота.
Без малого 40 лет прошло после смерти Д.А. Лухманова, к сожалению, нет в живых и некоторых его учеников, воспитавших в свою очередь славную плеяду советских капитанов. Сегодня уже они, ученики учеников Лухманова, стали опытными мастерами морского дела и водят на разных широтах мира корабли под красным флагом Советского Союза. И в память о замечательном мореходе-писателе одно из судов советского флота несет на своем борту его доброе имя — «Капитан Лухманов».
Соленый ветер
В этой книге нет ни одного слова неправды. Нет выдуманных приключений, нет прикрашенных или подтасованных фактов. Эта книга — кусок действительной жизни.
Я буду моряком!
Мой отчим хотел сделать из меня офицера, а моя мать — образованного человека.
Желание матери более или менее исполнилось, хотя и не совсем обычным для русского интеллигента способом.
Из желания отчима ничего не вышло, но меры к его исполнению принимались довольно радикальные.
Началось с того, что меня десятилетним мальчиком отдали в 3-ю московскую военную гимназию. Это было удивительное учебное заведение, характерное для своего времени.
В период увлечения «великими реформами» Александр II задумал демократизировать офицерский состав русской армии. Для этого в дополнение к уже имевшимся в столицах двум военным гимназиям, бывшим кадетским корпусам, куда принимались дети только потомственных дворян, были основаны в Петербурге и Москве добавочные «третьи» гимназии, куда повелено было принимать детей всех сословий.
Само собой разумеется, что равенство всех сословий было понято высшим военным начальством очень своеобразно. В эти «демократические» гимназии охотно принимали незаконных детей высшей аристократии, менее охотно — детей богатых купцов и столичного духовенства и, наконец, в самом ограниченном количестве, только, так сказать, «для запаха», — детей «благонадежных» ремесленников, рабочих и крестьян.
Но и принятую с таким разбором детвору жестоко фильтровали во время прохождения курса и выпускали только «благонравных и вполне воспитанных молодых людей».
Наказания в этих гимназиях были жесточайшие. За невинные детские шалости, которые наказывались в других военных гимназиях оставлением без пирожного или, много-много, без воскресного отпуска, в «третьих» гимназиях держали ребят по нескольку суток в карцерах размером аршин на аршин, где можно было только смирно сидеть на узеньких скамеечках, и даже спарывали погоны, что считалось тогда самым позорным и унизительным наказанием.
Я как сейчас помню нашего директора, генерала Берталоти, барабанящего пальцем по погону стоящего «у стенки» перепуганного первоклассника, пойманного на игре в перышки. «Я вам погоны спорю!» — шипит генерал, а от начищенного мелом погона несутся из-под жесткого пальца клубы белой пыли.
За три единицы, полученные в течение одной недели, беспощадно выгоняли из гимназии.
А единицы эти наши добрые преподаватели, имевшие на сей счет особые инструкции начальства, сыпали «нежелательным» субъектам без стеснения.
При такой системе из сотни мальчиков, поступавших ежегодно в два параллельных отделения первого класса, доходило до выпуска не больше пятнадцати-семнадцати человек.
Директора и инспектора классов этих «милых» учебных заведений были народ твердый, верный и испытанный, и потоки слёз наших матерей, почти ежедневно проливавшиеся в приемных, действовали на них ничуть не больше, чем на мраморные бюсты императоров, которыми были украшены эти обители скорби.
Вот в таком-то учебном заведении очутился и я и героически продержался в нем до шестого класса.
Вылетел я из него, что называется, с помпой.
Дело в том, что, начитавшись всяких морских приключений, я с четвертого класса платонически полюбил никогда не виданное мною море и решил во что бы то ни стало сделаться моряком.
Желание это, сначала детское и чисто фантастическое, окончательно созрело и укрепилось после того, как я однажды в каникулы побывал с экскурсией в Кронштадте и увидал воочию море и корабли. Затем мне случилось побывать в знаменитом Петербургском морском музее.
После этого я заявил отчиму, что ни военный мундир, ни офицерская карьера меня нисколько не соблазняют, что к кадетской муштре я чувствую органическое отвращение, а свое училище и всех «ведущих нас к познанию блага» глубоко ненавижу. В заключение я просил его взять меня из военной гимназии и позволить поступить в мореходные классы.
Результатом этого заявления была довольно основательная порка.
Тогда я решил действовать по-своему.
Прежде всего я купил у букиниста «Морскую практику» Федоровича и «Теорию судостроения» Штенгауза и стал их усердно изучать. В гимназии я особенно налег на математику и языки.
И вот, когда, по моему мнению, я был уже достаточно подготовлен к морской деятельности, я бросил гимназическому начальству вызов, который должен был освободить меня от дальнейшего пребывания в этой казарме.
Первой моей жертвой был законоучитель, почтенный протоиерей Смирнов.
Я спросил его за уроком, скорчив самую наивную физиономию, желал ли бог сотворить Адама и Еву для того, чтобы от них размножились люди на земле.
— Без воли божьей и волос человека не упадет с головы, — уклончиво ответил отец Смирнов, чувствуя готовящуюся ему каверзу, но не предвидя формы, в которую она выльется.
— Значит, бог знал, что потомство от Адама и Евы может произойти только путем браков между их детьми. Отчего же церковь не допускает теперь браков между сестрами и братьями, если они начались с соизволения божия?
— Потому что впоследствии, когда род человеческий достаточно приумножился, бог запретил браки между близкими родственниками.
— И хорошо сделал, батюшка, а то вот еще Николай Васильевич (Н.В. Сорокин, учитель естественной истории) говорил, что птицы произошли от земноводных, а в Ветхом завете сказано, что бог сотворил рыб и птиц на четвертый день. Кто же говорит неправду: священная история или Николай Васильевич?
— Стань к стенке, не задавай глупых вопросов, не мешай заниматься. Вот я на тебя господину инспектору пожалуюсь. Скажи, пожалуйста, какой шустрый! Лучше бы уроки заданные учил как следует… Вот ты мне скажи, каких форм строятся храмы и что каждая форма должна напоминать христианину?
— Я не знаю, батюшка. Я сегодня урока не выучил.
