— Как же это… выходит, воровать?
— Все пойдет прахом, — сердито буркнул Холодов. — Или наши подожгут, или придет немец и все заберет. Куда ни кинь, все одно в проигрыше мы останемся.
— Господи, время-то какое, — шумно вздохнула хозяйка. — Велик ли грех? Идешь домой — насыпь в сумку, оно в закромочке будет. Вот Степка приспособился.
— Чего болтать, — грубо прервал жену Холодов. — Небось не маленькая, сумеет и без тебя придумать.
За столом замолчали. Тане больше не хотелось есть. Она с трудом дождалась конца ужина, встала и, убрав посуду, вышла во двор.
Нагретый за день воздух уже остывал, едва ощутимо тянуло прохладой с Тростянки. Синий полумрак густел, скрадывал очертания предметов.
Таня присела на ступеньку крыльца, устало опустив руки на колени. Было немножко боязно сидеть одной, прислушиваясь к непонятным шорохам ночи, но она не спешила возвращаться в дом: не могла прийти в себя от неприятного разговора за столом. «Как же быть? — спрашивала она себя. — Зачем они меня заставляют? Если люди узнают, что я таскаю зерно, тогда…»
Она не знала, как с ней поступят, узнав о воровстве, но почему-то твердо была убеждена, что Миша, Василек и другие ребята обязательно скажут что-нибудь обидное и будут обходить ее стороной.
— Сумерничаешь? — услышала Таня позади себя голос Холодова, собравшегося в ночное. — Пора бы спать, а то утром не добудишься на работу.
Подвинувшись, Таня молча пропустила его и брезгливо поморщилась, заметив шуршащий по земле кнут, похожий в темноте на черную гадюку.
Тревожные мысли не давали покоя Тане весь следующий день. Она работала, пряча от людей глаза, словно была виновата перед ними, и с минуты на минуту ждала: кто-то сейчас подойдет и начнет срамить ее.
А вечером, когда она вернулась домой, хозяйка встретила ее на пороге вопросительным взглядом. Отвернувшись, Таня сделала вид, что не понимает, чего от нее ждут.
Холодова не выдержала. Скрестив на груди руки, она строго спросила:
— Ты что ж, голубушка, решила зимой подыхать? Или думаешь наш кусок доедать? Слава богу, выросла, пора самой о себе думать.
Таня дрогнувшим голосом тихо пробормотала:
— Не могу я, не могу, тетя.
— Ишь ты, не могу! — вскипела хозяйка. — Ослепла, что ли? На земле творится такая неразбериха. Суд страшной свалился на головы людей, немногие спасутся от него. «Не могу». Подохнешь, как курица!
Всю ночь Таня проплакала, а наутро приехала на ток бледной, как будто перенесла тяжелую болезнь.
День прошел как во сне. Под вечер, дождавшись, когда все ушли домой, а сторож, дед Матвей, стал готовить себе ужин в полевом вагончике, она достала из-за пазухи холщовую сумочку и с минуту смотрела на нее, будто не знала, для чего эта вещь в ее руках. Рядом возвышался большой ворох отсортированного за день зерна. Таня опустила в пшеницу руку, и зерно потекло между пальцами теплой струйкой.
И в тот момент, когда она наклонилась, чтобы насыпать в сумку зерна, вспомнила вдруг, как еще в пятом классе один мальчишка украл у товарища альбом с разноцветными марками и как потом все с возмущением говорили об этом на пионерском сборе. «Нет, ни за что, не буду!» — прошептала она и, осмотревшись по сторонам, швырнула в жнивье пустую сумку.
Она легко вздохнула и не спеша направилась домой. «Если опять начнут заставлять, уйду от них, — твердо решила она. — Буду ночевать на току. Сейчас тепло, а там видно будет. Попрошусь к кому-нибудь на квартиру». Едва Таня переступила порог, хозяйка смерила ее недобрым взглядом, догадавшись, что она снова вернулась ни с чем.
— Весь день искала сумку, а потом вспомнила, что отдала ее тебе. Где она?
— Я потеряла ее, — глухо ответила Таня. — Где-то положила…
— Как потеряла? — Холодова всплеснула руками, потом с необычной проворностью подскочила к племяннице, схватила ее за рукав кофточки и, заглядывая в лицо, крикнула: — Врешь! Я же по глазам вижу, что врешь!
Таня вырвалась, испуганно попятилась к двери.
— И за что меня господь наказывает! — с отчаянием запричитала Холодова. — Последнее добро растаскивают! Воспитают же таких детей: ни богу свечка ни черту кочерга! Посмотрела бы на тебя покойница мать. Конечно, ей что: оставила чадо людям на муку… У других дети как дети, а тут… На шее висит да еще и разоряет.
— Не трожьте маму! — глотая слезы, крикнула Таня. — Вы, вы…
Она выбежала во двор и, прижавшись щекой к шершавой двери холодовского амбара, горько заплакала.
К ужину ее не пригласили. А утром Таня слышала, как тетка жаловалась возвратившемуся из ночного Холодову:
— Не токмо зерна, сумку не принесла. Говорит, потеряла. А сумка-то совсем новенькая. Как душа чуяла — не хотела давать ей. Степке приспособила похуже, думала: свой, обойдется. Вот еще послал бог на нашу шею.
Бросив у порога плащ, Холодов пригладил ладонью волосы, прошел к столу и как-то суетливо перекрестился. Жена подала ломоть хлеба и поставила перед ним кружку молока. Он залпом осушил ее, достал засаленный кисет, закурил и строго промолвил:
— Ты оставь ее в покое. Придет время, я поговорю с ней иначе.
8
Таня не пошла домой, осталась ночевать на току.
— Устала я, дедушка, — как-то виновато сказала она сторожу. — Утром рано вставать, просплю еще.
— Оно так и есть, — согласился дед Матвей. — Годы-то молодые, зори сладкие. А тут, на воздухе — наслаждение. Отдыхай, милая.
Он приветливо кивнул ей и, шаркая по утрамбованной земле чириками, направился к молотилке. А через минуту его хриплый кашель слышался уже возле сортировок.
Тане не страшно было, ночевать в степи. Она бросила на пахучую солому заштопанный пиджачок и, заложив руки за голову, смотрела в густо-синее небо.
Где-то рядом, наверное в жнивье, заглушая перепелиные призывы, какая-то птица настойчиво выводила: «жи-ить», «жи-ить». На все лады сыпали трели неугомонные кузнечики. Ветерок шуршал в неулегшейся за день соломе.
Утром, увидев Таню на току, Миша, робея, подошел к ней.
— А ты уже здесь? Когда же успела?
— Я ине уходила, — ответила девушка и, улыбаясь, показала на стог соломы. — Вон там у меня кровать, мягкая, удобная.
— Не боялась?
— Я же не одна была, дедушка Матвей сторожил меня. — Таня помолчала и грустно добавила: — Вот только самолеты все летали. Наверно, бомбили где-нибудь.
— Не знаю, — тихо ответил Миша. — По радио передавали, что фрицы вышли к Дону.
— А это далеко отсюда, Миша? — В глазах девушки появился испуг, казалось, услышав ответ, она сейчас же бросится бежать.
— Не очень далеко, — неуверенно проговорил Миша и, помедлив, со вздохом добавил: — А у нас там где-то отец.
