Просторный директорский кабинет был весь в желтоватой россыпи солнечных лучей.
Озеров усадил гостя на стул, положил перед ним пачку папирос, присел напротив, опершись загорелыми руками на стол.
— Давненько не виделись, а? — с грустью проговорил Телегин. — Лет пятнадцать, наверно?
— Не меньше, с тех пор, как в армию провожали.
— Совершенно верно. Когда я приезжал на похороны бабушки, тебя не было — учился, впрочем, я тогда тоже был уже слушателем академии.
Взяв из пачки папиросу, Озеров постучал мундштуком по массивной стеклянной пепельнице, закурил.
— Как она, ратная служба?
— Был и на севере дальнем, и на юге горячем…
Рассказывал Телегин о себе сдержанно, даже скупо, словно боялся утомить собеседника. На самом же деле — спешил сам узнать обо всем, что часто вспоминалось ему вдалеке от станицы, ради чего приехал сюда.
— Вот так и живу: нынче здесь, завтра там. Семья за мною следом. Двое ребятишек у меня. — Заметив проглядывавшую на висках Озерова седину, спросил: — Ну, а у тебя тут как? Командуешь?
— Хлопотно, — Озеров встал, подошел к стене, где висела карта земельных угодий совхоза, я провел рукой по жирной синей линии, обозначающей границы. — Вот это теперь наше хозяйство. Шумовской хутор, Гусевка стали отделениями совхоза. Больше двадцати пятя тысяч гектаров. Одного хлеба даем государству почти…
— Ну это, так сказать, статистика, — улыбнулся Телегин. — О ней ты расскажешь потом, сейчас о себе.
Озеров вернулся к столу, ткнул папиросу в пепельницу.
— Мать живет со мной, болеет, совсем старая. Сестра Ката здесь же, агрономом в совхозе, вышла замуж. Да, да. Ну, а я — тоже отец семейства: трое детей, как видишь, обогнал тебя…
Жена заведует местной поликлиникой.
Телегин вопросительно посмотрел на него. Озеров понял этот взгляд.
— Я служил действительную, а Таня училась в медицинском институте. Ждала меня. Отец ее так и не вернулся с фронта. Да это ты и сам знаешь.
— Ну а Федор где?
— Федор — стойкий абориген, — Озеров усмехнулся и покачал головой. — Командует у нас животноводством. Вчера даже повздорил с ним… Горячий, похож на покойного Захара Петровича.
— Умер, говоришь, старина? — Телегин снова потянулся за папиросой. — Жаль!
— Что поделаешь, — вздохнул Озеров, — так устроена жизнь… Курганов па пенсии, частенько заходит ко мне, нет-нет, да и поругает…
— А что про Степку Холодова слышно?
— Да он сейчас в Стенной. Дважды сидел в тюрьме, на руку слабый. Видно, от прошлого осталось в нем. А теперь остепенился, обзавелся семьей. Вот уж третий год работает трактористом в совхозе. Пока ничего плохого о нем не скажешь.
— Признаюсь, считал его пропащим человеком, — Телегин встал, подошел к окну. — Думал, покатится под откос…
— Знаешь что, Семен, хватит с меня вопросов! — Озеров подошел к нему, стал рядом. — Где ты остановился?
— В твоей гостинице. Родни-то у меня здесь не осталось.
— К черту! Пойдем ко мне.
Телегин повернулся, как-то странно посмотрел на Озерова.
— Чего ты так смотришь на меня? — засмеялся Озеров. — Таня будет очень рада. Вечерком посидим, пригласим Федора, нам ведь есть о чем вспомнить. Правда?
— Да, Миша, вспомнить нам есть о чем…
1
Лето сорок второго года выдалось сухое, жаркое. Дожди перепадали редко, нещадно дуля горячие юго-восточные ветры. На дорогах взвивались столбы бурой пыли…
Тяжелые вести приходили в станицу Степную с фронтов. Они сушили сердца людей сильнее, чем знойные ветры — поля. Горе навещало то один, то другой дом; частенько слышались разрывающие душу причитания…
А мимо приземистого деревянного вокзала станицы день и ночь громыхали тяжелые составы новобранцами, танками, пушками, укрытыми маскировочными сетками с разбросанными по ним подвявшими ветвями деревьев.
Поезда редко останавливались в Степной. Не сбавляя хода, проносились мимо пригорюнившихся домов, нарушая тишину протяжными гудками, которые с переливами плыли над станицей, медленно замирая где-то далеко в степи, за древними, поросшими чернобылом курганами.
…Миша Озеров оторвал от подушки голову я прислушался к паровозному гудку.
В комнате было тихо. Беззаботно разметалась» в своей кроватке шестилетняя сестренка Катя. На ее щеке дрожал солнечный зайчик. Он то пропадал, то снова появлялся, и девочка смешно вздергивала носик, будто ее щекотали.
Улыбнувшись, Миша бесшумно встал с кровати, занавесил простыней окно и посмотрел на будильник. Было без четверти семь. «Мать уже за хлебом ушла, — подумал он. — С полуночи очередь занимает».
День у Миши всегда начинался одинаково: прямо с постели он бежал на площадь к репродуктору, висевшему на столбе возле колхозного правления, послушать сводку с фронта. Вот и сегодня, тихонько прикрыв за собой дверь, он выскочил на улицу. Солнце уже поднялось над садом, но было еще прохладно. В воздухе плавал сизоватый кизячный дымок. Слышался звон ведер, резко пахло перепревающим в кучах навозом и парным молоком.
По дороге Миша вспомнил, как до войны с веселыми песнями выезжали колхозники на подводах в поле. Теперь многие из них ушли на фронт, а женщины и те, кого еще не призвали в армию, отправлялись на работу и возвращались домой молча… Осунулось, потемнело морщинистое лицо матери. Грустно вздыхала она, бережно заворачивая в чистое полотенце принесенный из магазина хлеб, чтобы потом по нескольку ломтиков подавать на завтрак, обед и ужин. Услышав на днях пущенный кем-то слушок, что скоро вообще в магазине не будут продавать печеный хлеб, она совсем расстроилась. Вчера вечером голосом, полным отчаяния, спрашивала возвратившегося с работы отца:
— Как же дальше-то будем жить, Гриша?
— Ничего, Лиза, отобьемся от фашистов — все наладится…
Эти слова отца запомнились Мише. Всякий раз, идя к репродуктору, он надеялся услышать, что враг остановлен, разбит и поспешно отступает… Но вести, как и вчера, были тяжелыми.
Записав названия оставленных неприятелю городов, Миша уныло побрел домой.
…Мать уже вернулась из магазина и хлопотала возле печки.
— Ну, что там? — тревожно спросила она.
— Плохо, отступаем, — отозвался Миша и, не задерживаясь, прошел в горницу.
Там на стене висела карта Советского Союза. Красная нитка на ней, укрепленная на маленьких гвоздиках, обозначала линию фронта наших войск.
Миша долго водил пальцем по карте, отыскивая названия городов, упомянутых в утренней сводке Совинформбюро, потом взобрался на стул и с досадой отодвинул красную нитку еще дальше от жирной линии нашей границы.
Позавтракав, Миша ушел в сад — решил окопать молодую яблоню.
