— Расстилайте попону, сейчас будем обедать, а заодно потолкуем о наших делах.
За обедом Курганов под секретом рассказал скотогонам о большом движении к фронту наших резервных армий, проходивших походными колоннами через Степную куда-то к Дону. — Такая силища идет, — он потирал ладони и улыбался. — Видно, наступать будут наши. Туго придется Гитлеру, возьмут его за холку.
— Так зачем же мы угоняем скот? — недоумевал Захар Петрович. — Фронт на месте, а мы уходим из дома. Аль не уверены?
— Стало быть, нет, — подхватил Лукич, посматривая на председателя. — А ежели уверены, то вся статья — поворачивать назад. Домой-то мы живо доберемся.
— Людей из станицы вывозить не будем, это уже твердо решено.
— Так какого же дьявола нам бродить по полям? — не выдержал Захар Петрович. — Опять же ты, Егорыч, загадками говоришь!
Курганов глянул на него и по его осунувшемуся небритому лицу понял, как устал этот безногий человек, принявший на свои плечи большие заботы.
— В райкоме партии договорились скот временно разместить в Бобровском колхозе. Ясно? Хутор Бобры в десяти километрах отсюда. Вот письмо секретаря райкома, — Курганов достал бумагу, подержал ее, не разворачивая, и снова положил в карман.
— Да кто же нас там ждет? — Захар Петрович хлопнул себя по деревяшке, как это делал всегда, когда начинал волноваться. — Ты, Егорыч, войди в мое положение: коров двести с лишком голов, да овец больше тыщи, их надо прокормить, а нас-то всего четверо!
— Дело тут общее, помогут бобровские колхозники. Знает об этом и обком партии. А как только вернусь в Степную — пришлю подмогу.
— Кого? — Захар Петрович горько усмехнулся и махнул рукой. — Лукичову старуху? Резерв уж больно у тебя дрянной: детишки и старики. Как видно, на себя придется нам надеяться.
Наговорившись вдосталь обо всем, Захар Петрович распорядился поворачивать гурт в Бобровский колхоз. Лукичу предложил ехать впереди на бричке, но он отказался, сел на лошадь. Пришлось править бричкой Феде.
Несмотря на хорошие новости, привезенные Кургановым, настроение скотогонов было невеселым. Захара Петровича и Лукича беспокоила неопределенность с зимовкой скота. Ребята загрустили о родных домах. Им казалось, что с тех пор, как уехали они из станицы, прошло много-много дней.
Миша ехал позади гурта. Думал о Тане. «Неужели она больше не приедет к нам? Где она сейчас?»
До сих пор Миша надеялся, что гурт, двигаясь в направлении Камышина, подойдет к городу, и тогда он все узнает о Тане, увидит ее. А теперь все складывалось не так.
Миша не заметил, как отпустил поводья, и лошадь, предоставленная самой себе, отстала от гурта.
— Эй, Миша, поторапливайся! — долетел до него голос Захара Петровича. — Эдак мы к вечеру не дотянем до хутора. А голову вешать ни к чему.
Подобрав поводья, Миша догнал гурт и, проезжая мимо Захара Петровича, виновато улыбнулся.
— Ничего, сынок, бывает, взгрустнется, — поняв его смущение, проговорил тот и, обращаясь к Курганову, ехавшему рядом с ним, предложил: — Давай-ка, Егорыч, поторапливайся в Бобры. Ведь не ждут нас, а пока суть да дело, ночь наступит. Хочется в тепле разместить скот.
— Это, пожалуй, верно, — согласился Курганов и, помолчав, сказал: — Ты ребят подбадривай. Сам понимаешь: крылья опустят — туго тебе придется.
— Ты же обещаешь подмогу прислать, — хитровато усмехнулся Захар Петрович.
— Как говорят, бабка надвое гадала, — попытался шуткой отделаться Курганов. — Обещанное три года ждут.
— Вот так бы и сказал сразу, — вздохнул Захар Петрович.
Часа через два Курганов приехал в село Бобры, вольготно раскинувшееся среди больших прудов, густо обсаженных старыми пирамидальными тополями. Избы, крытые соломой и очень похожие одна на другую, смотрели фасадами на огромную площадь, в центре которой высились школа, клуб и правление колхоза.
«А садов у них маловато, — думал Курганов, въезжая в село. — Не то что у нас в станице. Весной зацветут — будто снегом опушатся, а в воздухе медом пахнет».
Увидев у колодца женщину, Курганов придержал лошадей и спросил:
— Как мне председателя отыскать?
— Езжай прямо, там увидишь правление, — неопределенно ответила женщина, показав рукой в сторону площади.
«Не очень-то приветлива, — недовольно подумал о ней Курганов. — Если у них все такие — помощи не жди».
Но его предположения рассеялись, когда он пришел в правление.
Председатель Бобровского колхоза Василий Матвеевич Бачуренко, черноусый мужчина саженного роста, лет пятидесяти восьми, предки которого были выходцами откуда-то из-под Полтавы, внимательно выслушал его и, мешая русские и украинские слова, басовито сказал:
— Все, шо надо — зробымо. Правда, жевэмо мы не дуже гарно. Своей нужды в чувал не уложишь. Да у кого ии зараз не хватает?
Он вздохнул, посмотрел на запотевшее окно и продолжал:
— Скажу сразу: на сино не рассчитывайте, у нас самых чуть-чуть, на весну отложили трошки. А солома добрая е, тилько возыть ии прийдется з поля. Мы комбайнами половину хлебов скосили. З осени не успилы заскирдувать солому, с уборкой еле-еле управились, — он развел руками. — Работать-то с кем приходится? Та ни, я не прибидняюсь, так, к слову прийшлось. А так допоможем, в одной упряжке идем.
— Да, еще забыл сказать, — Курганов мял в широких ладонях шапку. — Скот у меня сопровождают всего лишь четверо, да и подвода у них одна.
— О це хуже, — Бачуренко почесал за ухом, причмокнул. — Ну, да як кажуть: семь бед — один ответ. Будемо помогать.
На окраине села стоял ветхий от времени скотный двор: коровник и свинарник. В этих помещениях и разместили скот. Для скотогонов отвели построенную рядом со двором саманную хатенку с земляным полом, которая когда-то служила для обогрева доярок и скотников. Внутреннюю обстановку ее составляли топорной работы стол и две колченогие скамейки. Неоспоримым достоинством этого жилья была сложенная на середине комнаты приземистая, похожая на утюг печь. После скитаний по полям скотогоны прямо на соломе в тесной хатенке забылись крепким сном. Никто за долгую ночь не поднял головы, не видел, как роняло темное небо на остывшую землю крупные хлопья снега.
На заре, едва сквозь маленькие оконца начал пробиваться в хату голубовато-серый сумрак, Захар Петрович первым вышел во двор.
— Батюшки мои! — воскликнул он, щурясь от непривычной белизны. — Зима пришла!
Он посмотрел по сторонам, будто не верил своим глазам. Кругом было белым-бело. Горбатились высокими снеговыми шапками крыши домов с торчащими над ними черными пеньками труб, вербы у пруда еще ниже опустили свои ветви. Бескрайняя степь казалась укрытой ровным белым пологом.
Захар Петрович зачерпнул горсть снега, растер его в ладонях и, глядя, как между пальцами сочится вода, вслух проговорил:
— В доброе время радоваться бы нужно — влаги-то сколько.
Он не спеша обошел двор, заглянул за плетневую изгородь, где лежало несколько охапок соломы, покачал головой и, понурившись, заковылял в саманку.
— Вставайте, прикатила к нам матушка-зима! — громко сказал он с порога.
Все вскочили. Курганов в одной рубашке первым выбежал на улицу и, прикрывая ладонью глаза, с какой-то детской радостью воскликнул:
— Вот здорово, за одну ночь!
