вероятностного метода) к единой теории электромагнитного, атомно-ядерного и гравитационного полей.
Да, путь долог и неимоверно труден. Те, кто избрал его, должны считаться с возможностью отдельных ошибок и неудач, но не духовным кастратам «физического» идеализма злорадствовать по этому поводу!
Разве природа «обязана» легко и быстро раскрывать людям свои самые глубинные загадки? Разве природа должна быть устроена «просто» и «экономно» (согласно махистскому рецепту экономии мышления)? Эту иллюзию своей молодости Эйнштейн понял и с нею распростился еще задолго до того, как приступил к титаническому замыслу единой теории поля. «Может быть, даже придется создавать совершенно новый математический аппарат, чтобы завершить теорию, — сказал он незадолго до смерти представителю одного из научных журналов. — Разве Ньютону не пришлось изобретать свои «флюксии»[87], чтобы довести до конца классическую механику?!»
Да, в том-то и дело, что объективно-реальный мир устроен бесконечно сложно, опровергая уже одним этим фактом хитросплетения наследников господина Маха. «Объективный мир», — отметил Ленин в конспектах к «Логике» Гегеля, — «идет своим собственным путем», и практика человека, имея перед собой этот объективный мир, встречает «затруднения в осуществлении» цели, даже натыкается на «невозможность»…». Ленин ставит в этом месте конспекта два знака NB — «заметь хорошенько!».
Путь долог и труден, путь к великому синтезу физики будущего — путь Ньютона, Ломоносова, Максвелла и Эйнштейна. Но начавшееся в последние годы движение по этому пути остановить уже нельзя. Оно неудержимо.
Эпилог
Наступила зима, шел к концу год 1954-й. Побурели, потом опали листья каштанов в садике перед домом на Мерсер-стрит, номер 112. Маленькая девочка не приходила больше в сад, и не с кем было решать теперь задачи и прислушиваться к первым движениям детского беспокойного ума. Элен Дюкас читала вслух газеты, и он просил вырезать то, что относится к проблеме разоружения. Пришел английский писатель Виктор Притчетт и задал вопрос о положении в Америке. Подумав секунду, Эйнштейн ответил:
— Это не может продолжаться долго. Американцы — беспокойный народ. Это им надоест. Здесь такая же ситуация, какая была в Германии… Во всяком случае, Джеферсон[88] считал, что народы имеют право менять свои правительства. Но американцы в наши дни не читают Джеферсона. Они поставили на его место некую изобретенную ими мифологическую статую!
«Он сказал далее, что американцы — отличные техники, но что им недостает научного духа, — духа, помогающего вести исследование, не имея впереди непосредственно утилитарной цели…»
«Эйнштейн был встревожен перевооружением Западной Германии».
— Все дело в том, — заметил он, иронически наморщив нос, — что если Германию оставить невооруженной, она станет серьезным экономическим соперником для Запада!
— Но, может быть, русские нападут на Европу? — спросил писатель.
— Конечно, нет, — ответил Эйнштейн. — Историей доказано, что они не агрессоры. Наоборот, на них так часто нападали…
Пришел Жюль Мок, бывший министр и представитель Франции в подкомитете по разоружению.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Мок.
Вместо ответа Эйнштейн стал говорить с резкостью против гонки вооружений; «он потребовал, чтобы я сделал все, чтобы добиться в Лондоне прекращения этого безумия. Он выглядел очень слабым физически. Врачи сказали мне, впрочем, что непосредственной опасности нет…».
Наступил январь и новый год — 1955-й.
В письме, отосланном еще раньше профессору Адамару в Париж (Адамар — математик, друг покойного Ланжевена. Элен Дюкас писала письмо на машинке, Эйнштейн сидел в кресле, склонив набок голову, и тихо диктовал), в письме Адамару было высказано самое затаенное и самое важное:
«…Единственный выход из положения — международная конструктивная организация безопасности. Западноевропейские народы могли бы сделать большой вклад в достижение этой цели, если бы они не были, из-за своей злосчастной политики, втянуты в необходимость идти за Соединенными Штатами!»
В день рождения, 14 марта, Элен Дюкас не успевала распечатывать письма и телеграммы, несшиеся со всех концов света. Цивилизованный мир отмечал семидесятишестилетие творца теории относительности и вместе с тем полувековой юбилей самой теории. Особенное внимание привлекло известие о двух торжественных собраниях, проведенных в Берлине.
18 марта состоялось заседание в политехникуме в Шарлоттенбурге (Западный Берлин), а на следующий день, 19-го, физическое общество Германской Демократической Республики собралось в полном составе в здании Академии наук в демократическом секторе Берлина. Среди многочисленных гостей из-за рубежа тут присутствовали академик Фок и профессор Александров из СССР, Леопольд Инфельд из Польши, Лайош Яноши из Венгрии, Вацлав Вотруба из Чехословакии. Эйнштейн послал обоим собраниям приветственную телеграмму, в которой говорилось: «Я радуюсь, что дал повод к братскому сотрудничеству, а не к разногласиям и вражде!»
В двадцатых числах марта Элен Дюкас сказала:
— Британцы просят написать им пару слов. Организация «Наука за мир» созывает свою годичную сессию двадцать шестого марта. Выступят Бернал, Буроп… Затем Бертран Рассел прислал проект обращения к правительствам великих держав. Главные пункты: запрет войны, отказ от ядерного оружия.
Элен прочитала вслух текст обращения и сказала, что лорд Рассел хочет, чтобы документ фигурировал в дальнейшем как «декларация Эйнштейна — Рассела».
«Большинство из нас, — говорилось в декларации, — не занимает нейтральной позиции. У нас неодинаковые чувства и мысли, но как люди мы понимаем, что все спорные вопросы между Востоком и Западом должны быть урегулированы мирным путем».
«Надо дать наивозможное удовлетворение каждой из сторон, будь это коммунисты или антикоммунисты, азиаты, европейцы, американцы, белые или черные. Надо, чтобы спорные вопросы не ввергли человечество в истребительную войну…»
«Мы хотим, чтобы это было понято как на Востоке, так и на Западе. Мы требуем от правительств всего мира признать и заявить публично, что они не будут стремиться достичь своих целей при помощи войны. И мы призываем их, в соответствии с этим, искать мирных способов урегулирования разногласий, существующих между ними…»
— Идея Рассела, — продолжала Элен Дюкас, — состоит в том, чтобы собрать под этим документом подписи ведущих физиков с обеих сторон «занавеса».
Среди выразивших желание подписать декларацию Жолио-Кюри и Инфельд… Кроме того, намечается провести одну или несколько конференций, на которых физики-атомники могли бы обменяться мнениями о том, как покончить раз и навсегда с ядерной угрозой. Первую такую встречу Рассел планирует в Лондоне на август. Он послал приглашение русским, и те ответили уже согласием прибыть в Лондон…
Элен добавила, что знаменитый британский математик и философ благодарит Эйнштейна за то духовное влияние, которое тот оказал на него, внушив ему эту инициативу. Еще несколько лет назад он, Рассел, возлагал определенные надежды на «благодетельное», как он неосторожно писал тогда, действие атомной бомбы. Теперь положение изменилось. Теперь он считает, что спасение мира — в запрещении войны, в ликвидации всех запасов ядерного оружия. И осознать это помог ему Эйнштейн…
— Не оказали ли тут просветляющее действие скорее Эниветок и Бикини? — пробурчал словно бы про себя Эйнштейн. И когда Элен переспросила, что отвечать, промолвил: — Да, да, скажи, что я даю свою подпись. Конференция ученых с обеих сторон «занавеса»! Не ослышался ли я? Herrgott, неужто мы доживем до конца этой проклятой холодной войны!.. И Берналу надо написать… — Он продиктовал:
— «Дилемма, стоящая перед нами: мир или уничтожение. Это знают сегодня все. Но все еще требуется известная смелость для того, чтобы решать эту дилемму. Есть люди, для которых интересы сегодняшнего дня заслоняют самые ужасные перспективы дня завтрашнего!»
