но вывел самолет на боевой курс и точно направил торпеду.
В крейсерский полет в эти часы ушло звено, возглавляемое Пресняковым. Еще на КП тщательно разра ботали маршрут. Однако пришлось надолго уйти в облака, плотной грядой вставшие на пути. Сильнее, чем определили, оказался ветер, самолет снесло. Когда пробили облачность, Иванов крикнул:
— На Мемель выскочили!
С точки зрения навигации ошибка малая, район именно тот, который нужен, немного бы только мористее. Но ныскочить на малой высоте под жерла десятков зенитных батарей противника — хуже некуда.
'Прежде всего-оценить положение', — вспомнился совет командира полка.
Итак, торпедоносец над крышами просыпающегося города, но в него не стреляют. Может быть, батареи ведут самолеты, выцеливают, чтобы нанести безошибочный удар? Но огня нет. Значит, неожиданность? В самом дело, как мог противник предположить, что русские полнятся со стороны военно- морской базы, где и муха не должна незаметно пролететь? Ведь вокруг Мемеля днем ночью враг ведет усиленное наблюдение.
Если все именно так, значит, незачем, приковывая к 'oобе внимание, набирать высоту или разворачиваться. Полет следует продолжать вот так, над островерхими крышами, доворачивая самолеты к порту, к рейду. На шоссе у закрытого железнодорожного шлагбаума стояла колонна автомашин и мотоциклов. Сотни гитлеровцев, задрав головы, смотрели на самолеты, ничего не предпринимая от неожиданности. Летчик хорошо видел их лица. Пианов-уже на земле-утверждал, что особенно ему но понравился один, с красным носом. Шутка шуткой, но Пресняков вел самолет в нескольких метрах от дымовых труб. Да, поволновались и Пресняков, и Иванов, и Склярочко, и экипажи Скрябина и Филимонова.
…Все в порядке, город уже позади. Иванов удивляется, что прошли без происшествий. Вспоминает, что в норные дни войны сюда летали однополчане Ефремов, Гречишников, Плоткин, Борзов, Пятков. И он, Николай Иванов, тоже летал — воздушным стрелком в экипаже Бориса Громова.
Прямо по курсу внизу большое портовое хозяйство, склады, автомашины, работающие краны на причальных стенках.
А что там впереди? Очертания смазаны дымкой. Пресняков протер глаза: не мираж ли?.
— Это же лодка! — не веря еще самому себе, кричит Иванов. — Подводная лодка…
— Атакую подводную лодку! — передает Пресняков ведомым.
И тут же из дымки выплывает… вторая подлодка. Алексей Скрябин сразу же устремляется к ней. Приходится пожалеть, что у Скрябина и Филимонова не торпеды, как у Преснякова, а бомбы-пятисотки. Охотились-то за другой целью!
— Курсовой — девяносто. Ход — три узла. Доворот на пятнадцать градусов влево, — передает Иванов исходные данные.
Пресняков быстро выполняет заданный Николаем до-ворот, сближается с подводной лодкой. В поле зрения появляется и сразу же открывает огонь транспорт и сторожевой корабль. Перед торпедоносцем Преснякова сноп трассирующих пуль и снарядов. Филимонов, чтобы помочь ведущему, взмывает, затем, снижаясь, поливает огнем всех передних точек палубу и надстройки сторожевика. Волей-неволей противник переносит огонь на Филимонова. А Пресняков тем временем вышел на боевой курс.
— Бросил! — выдыхает Николай Иванов и тут же приказывает стрелку-радисту:
— Фотографируй.
Подводная лодка — рукой подать. На палубе трое держатся за леера, смотрят вверх…
Александр Пресняков и Николай Иванов никогда не видели так близко лица врагов. В глазах немцев — страх и удивление. Наверное, не могли прийти в себя: как это советские самолеты атакуют их с самой неуязвимой стороны, со стороны военно-морской базы.
Круто развернув самолет, Пресняков искал взглядом только что атакованную лодку.
— Взрыв! — хором прокричали Иванов, Скляренко и воздушный стрелок Лепехин.
Пресняков и сам уже видит пламя, черный дым солярки и вздыбленную корму подводной лодки. Это конец. Иванов не может унять радость.
Бой продолжается. Вторая подводная лодка спешно погружается. Когда две 'пятисотки' Алексея Скрябина, рикошетируя, пролетают над рубкой и рвутся неподалеку, лодка скрывается в пучине.
Гидроудар лодка испытала немалый. Однако уничтожена ли она? Скрябин не знает этого, и никто не знает, но он недоволен собой.
— Эх, на пять бы секунд раньше, и потопил лодку, — говорит Алексей. — А сейчас терзайся от мысли, что ушла…
Самолеты Преснякова и Скрябина не получили серьезных повреждений. А в крыльях самолета Филимонова невооруженным глазом видны крупные пробоины.
— Долетишь? — спрашивает Пресняков.
— Все нормально, долечу, — отвечает взволнованный летчик. — Вот только сердце…
— Что? — с тревогой переспрашивает Пресняков. — Кто-нибудь ранен в экипаже?
— Сердце, говорю, болит: неужели всплывет вторая? Пресняков больше ни о чем не спрашивает. Все и так ясно. Если молодой летчик, возвращаясь из такой переделки, думает о результатах удара — значит, все в порядке. Будут у него победы.
…Борзов не скрывает, что доволен. Он пять, десять минут рассматривает фотографии. Расспрашивает о курсовом угле атаки, о том, как отходили от цели. Необходимо, чтобы все летчики сегодня знали, как надо действовать. Ведь через несколько часов в небо снова уйдут торпедоносцы.
— Обедайте, отдыхайте накоротке, и пойдем вот сюда, — говорит Борзов и показывает на карте самый дальний маршрут.
После очередной победы фронтовой поэт написал такие стихи:
Торпедоносец Иванов
Фашистов в море бить здоров.
И он смеется в меру сип,
Он делал немцам оверкиль,
И от его улыбки тоже
Фашистов драл мороз по коже.
Экипажу Преснякова неоднократно доводилось попадать в трудные переделки. Однако в такой, как 24 июля, они еще никогда раньше не бывали. Вылетала четверка торпедоносцев во главе с Пресняковым без предварительной разработки. Начальник штаба указал Александру место и время обнаружения конвоя разведкой, его курс и скорость.
— Маршрут проложите в воздухе, — сказал Люкшин.
Линию фронта прошли благополучно. Когда оборвался лес, Иванов увидел почти одинаковой конфигурации бугры без каких-либо следов травы.
— Неужели самолетные капониры? — вслух подумал Иванов. — Не иначе площадку для 'фокке- вульфов' делают, чтобы нас встречать. А может, уже и зенитки поставили?
Как в воду смотрел Иванов: с разных сторон одновременно ударили зенитные автоматы и пулеметы.
— На бреющий, — приказал Пресннков ведомым и сам прижал самолет к земле. Впереди — одинокая береза. Рванул на себя штурвал, но не успел избежать удара. Треск заглушил выстрелы. Только гул моторов свидетельствует о том, что полет продолжается. Снова удар, но слабее. Посыпались куски плексигласа. В кабину ворвался поток встречного воздуха. Пресняков охнул от острой боли. Не мог открыть глаза. Кровь заливала лицо.
— Командир, высоко от земли оторвались, — услышал летчик взволнованный голос Скляренко.
Пресняков чуть отдал штурвал и провел левой рукой по глазам. Пальцы ощутили кровь. Понемногу стал видеть. Прочные стекла кабины разбиты, пол завален ветками, корой и листьями. Дребезжит капот- обтекатель на левом моторе. На крыльях, неизвестно за что зацепившись, висят ветки березы. И с левым мотором неладно: греется сверх всяких норм. Торпеду пришлась сбросить на лес.
— Скляренко, доложи состояние самолета и самочувствие.
— Повредило стабилизатор, сорвало остекление кабины и антенну. Связи ни с кем не имею, ведомых
