Лу замолчал, но смотрел в глаза Ферруфино так, словно вот-вот вцепится ему в горло. «Они похожи, — подумал я. — Два пса».
— У этого научился.
Его палец указал на мой лоб. Я прикусил губу — вскоре почувствовал, как горячая струйка бежит по моему языку, и это меня успокоило.
— Вон! — снова закричал он. — Вон отсюда! Вы об этом пожалеете!
Мы вышли. До самого края лестницы, которая соединяла школу Сан Мигель с площадью Мерино, простиралась неподвижная и тяжело дышащая толпа. Наши товарищи заполонили маленькие садики и фонтан, они молчали и были невеселы. Странным образом посреди светлого неподвижного пятна появлялись крошечные белые прямоугольники, на которые никто не наступал. Головы казались одинаковыми, обезличенными, словно на построении для парада. Мы пересекли площадь. Никто нас не расспрашивал, все сторонились, давая нам дорогу, и поджимали губы. Пока мы не вышли на проспект, все оставались на своих местах. Затем, следуя приказу, которого никто не давал, зашагали вслед за нами, вразброд, словно шли на занятия.
Асфальт плавился: он был похож на зеркало, которое солнце старалось растопить. «Неужели это правда?» — подумал я. Однажды мне рассказали об этом безлюдной знойной ночью на этом же самом проспекте, и я не поверил. Но в газетах писали, что солнце где-то в глухих местах сводило мужчин с ума, а иногда и убивало.
— Хавьер, — спросил я. — Ты видел, как на дороге яйцо поджарилось само по себе?
Он удивленно помотал головой.
— Нет. Но мне рассказывали.
— Такое бывает?
— Пожалуй. Мы могли бы проверить прямо сейчас. Мостовая горит, словно жаровня.
В дверях «Ла Рейна» показался Альберто. Его великолепные светлые волосы сверкали, они казались золотыми. Он приветливо помахал правой рукой. Широко открыл огромные зеленые глаза и улыбнулся. Ему было любопытно знать, куда двигалась эта безликая и молчаливая толпа под палящим зноем.
— Зайдешь потом? — крикнул он мне.
— Не могу. Увидимся вечером.
— Он тупица, — сказал Хавьер. — Пьянчуга.
— Нет, — возразил я. — Он мой друг. Хороший парень.
— Лу, дай мне сказать, — попросил я, стараясь быть доброжелательным.
Но никто больше не мог сдержать его. Он стоял на балюстраде, под ветвями сухого рожкового дерева, восхитительно держал равновесие, и лицом и кожей напоминая ящерицу.
— Нет! — сказал он решительно. — Буду говорить я.
Я сделал знак Хавьеру. Мы подошли к Лу и схватили его за ноги. Но ему удалось вовремя схватиться за дерево и вырвать правую ногу из моих рук; отброшенный на три шага назад ударом ноги в плечо, я увидел, как Хавьер, рассвирепев, обхватил колени Лу и задрал голову — у него в глазах, нещадно обжигаемых солнцем, был вызов.
— Не бей его! — заорал я.
Он отступил, дрожа, а тем временем Лу начал выкрикивать:
— Знаете, что сказал нам директор? Он нас оскорбил, он вел себя с нами как со скотами. Ему не хочется давать расписание, потому что он хочет нас срезать. Он всю школу завалит, и ему наплевать на это. Он…
Мы стояли на том же месте, что и раньше, и смешавшиеся ряды ребят стали нас обступать. Почти вся Средняя была здесь. На жаре возмущение учеников росло с каждым словом Лу. Они распалялись.
— Мы знаем, что он нас ненавидит. Мы не понимаем друг друга. С тех пор как он появился, школа больше не школа. Он оскорбляет, бьет. Вдобавок хочет завалить нас на экзаменах.
Чей-то резкий голос перебил его:
— Кого он ударил?
Лу на мгновение смутился. И снова вспыхнул:
— Кого? — прокричал он с вызовом. — Арёвало! Покажи им свою спину!
Под шепот учеников из центра толпы возник Арёвало. Он был бледен. Это был койот. Он подошел к Лу и обнажил грудь и спину. У него на ребрах оказалась большая красная полоса.
— Это Ферруфино! — Рука Лу указывала на отметину, а его глаза изучали изумленные лица стоявших перед ним. Человеческое море с шумом сжалось вокруг нас: все стремились подойти к Арёвало, и никто не слушал ни Лу, ни Хавьера, ни Райгаду, который призывал к спокойствию, ни меня, кричащего: «Вранье! Не верьте! Это вранье!» Движение людской волны отбросило меня от балюстрады и от Лу. Я задыхался. Мне удалось расчистить себе дорогу и выбраться из толпы. Я сорвал с шеи галстук и, подняв руки, вдыхал воздух медленно, пока не почувствовал, что сердце возвращается к нормальному ритму.
Райгада был рядом. Он, негодуя, спросил:
— Когда это случилось с Арёвало?
— Никогда.
— Как это?
Даже он, всегда спокойный, вскипел. Его ноздри сильно дрожали, он сжимал кулаки.
— Никак, — сказал я, — не знаю когда.
Лу дождался, когда возбуждение немного уляжется. Затем возвысил голос над стихающими криками протеста.
— Неужели Ферруфино нас победит? — прокричал он с надрывом, его кулак яростно грозил ученикам. — Он победит нас? Отвечайте!
— Нет! — взорвались пятьсот, а может, и больше. — Нет! Нет!
Дрожа от усилий, которых ему стоил крик, Лу с видом победителя балансировал на балюстраде.
— Никто не будет ходить в школу, пока не вывесят расписание экзаменов. Это справедливо. Мы имеем право. И Начальной тоже не дадим ходить.
Его воинственный голос потерялся среди криков. Напротив меня, в массе вздыбленных рук, которые с ликованием махали сотнями пилоток, я не нашел ни одного, кто был бы против или равнодушен.
— Что будем делать?
Хавьер хотел изобразить спокойствие, но его зрачки сверкали.
— Ладно, — сказал я. — Лу прав. Поможем ему.
Я подбежал к балюстраде и влез на нее.
— Предупредите учеников Начальной, что вечером уроков не будет, сказал я. — Они могут уходить прямо сейчас. Останутся пятые и четвертые классы, чтобы окружить школу.
— И еще койоты, — радостно закончил Лу.
— Я голоден, — сказал Хавьер.
Жара спала. На единственной целой скамье на площади Мерино мы сидим в лучах солнца, которые легко проходят через появившиеся на небе редкие перистые облака, но потом никто не обливается.
Леон потирает руки и улыбается: он взволнован.
— Не дрожи, — сказал Амайа. — Ты слишком большой мальчик, чтобы бояться Ферруфино.
— Поосторожней! — Обезьянье лицо Леона покраснело, а его подбородок выступил вперед. — Поосторожней, Амайа!
Он вскочил.
— Не ссорьтесь, — спокойно сказал Райгада. — Никто не боится. Дураков нет.
— Пройдем назад, — предложил я Хавьеру.
Мы обошли вокруг школы, шагая посередине улицы. Высокие окна были приоткрыты, но никого не было видно и не слышно ни малейшего звука.
— Обедают, — сказал Хавьер.
— Да. Конечно.
На тротуаре напротив высилась главная дверь школы салесианцев.[21] Полупансионеры, стоявшие в дозоре на крыше, наблюдали за нами. Без сомнения, они были в курсе дела.
— Какие храбрецы! — пошутил кто-то.
Хавьер обозвал их. Ответил на поток угроз. Некоторые начали плеваться, но в цель не попали. Кое-кто засмеялся.
— Помирают от зависти, — пробурчал Хавьер.
На углу мы увидели Лу. Он в одиночестве сидел на тротуаре и рассеянно смотрел на дорогу. Увидел нас и пошел навстречу. У него был довольный вид.
— Приходили козявки из первого, — сказал он. — Мы отправили их играть к реке.
— Да? — сказал Хавьер. — Подожди полчаса и увидишь. Разразится большой скандал.
Лу и его койоты охраняли заднюю дверь школы. Они распределились между углами улиц Лима и Арекипа. Когда мы подошли к порогу школы, они стояли кучей и смеялись. У всех были камни и палки.
— Так не пойдет, — сказал я. — Если вы будете бить козявок, они захотят войти во что бы то ни стало.
Лу рассмеялся:
— Вот увидите. В эту дверь никто не войдет.
У него была еще и дубинка, которую он до тех пор прикрывал своим телом. Лу демонстративно потряс ею.
— А как там? — спросил он.
— Пока ничего.
Позади кто-то выкрикивал наши имена. Это был Райгада; он быстро бежал и звал нас, изо всех сил махая рукой.
— Идут, идут, — сказал он тревожно. — Идемте.
Внезапно он остановился в десяти шагах от нас. Развернулся и помчался назад во всю прыть. Он был крайне взволнован. Мы с Хавьером тоже побежали. Лу прокричал что-то о реке. «Река? — подумал я. — Ее нет. Почему все говорят о реке, если вода в ней бывает один месяц в году». Хавьер, тяжело дыша, бежал рядом со мной.
— Мы сможем сдержать их?
