крепок. Может, донья Адриана насочиняла себе всяких ужасов насчет его болезни? А вот знает ли он, что лейтенант обхаживает его супругу? Если и знает, то никак этого не показывает. Литума заметил, что рыбак всегда очень учтив с его начальником. Наверно, с годами человек перестает ревновать.
– Важные птицы, – вслух размышлял лейтенант, опустив на колени гитару.
– Ты думаешь, Литума, это они подкинули гитару к дверям участка? Это они преподнесли нам такой подарочек?
– Нет, не думаю, – отвечал Литума. – Гитару нам оставила дочка полковника Миндро. Помните, она сама говорила – гитара у нее?
– Верно… Однако это еще не доказательство. К гитаре не приложено ни записки, ни карточки. И совершенно неизвестно, принадлежала ли эта гитара Паломино Молеро.
– Вы меня разыгрываете, господин лейтенант?
– Вовсе нет. Я пытаюсь тебя развеселить, а то вон ты какой скучный. Что это с тобой? Гражданский гвардеец всегда должен быть бодр и весел, как молодой бычок.
– Вы ведь тоже не в себе, разве ж я не вижу? Лейтенант вымученно рассмеялся:
– Ты прав, Литума. Не в себе. Однако по мне не скажешь, а вот ты сидишь как на панихиде. С чего ты так перетрусил, а? Того и гляди, в штаны наложишь.
Некоторое время оба молчали, слушая рокот прибоя. На берег накатывали не волны, а высокие валы. Луна светила так ярко, что на склоне холма, рядом с подмаргивающим маяком, ясно вырисовывались очертания домов, где жили американцы и служащие нефтяной компании, и отрог запиравшей бухту горы. Обычно все восторгаются луной в Пайте, но здесь она куда круглей и ярче – такой Литума никогда еще не видел. Таларская луна. Он представил, как Паломино Молеро в такую вот ночь приходил на этот самый пляж в компании растроганных летчиков и пел:
Вечером Литума с лейтенантом смотрели аргентинскую картину с Луисом Сандрини в главной роли; зрители помирали со смеху, а они даже не улыбнулись. Потом они имели беседу со священником падре Доминго. Он просил полицейских припугнуть местных волокит, пристававших к девушкам из церковного хора, отчего многие мамаши перестали отпускать своих дочерей на спевки. Лейтенант пообещал при первой возможности установить у церкви пост. Потом они вернулись в участок и обнаружили там гитару – ту самую, что сейчас лежала у лейтенанта на коленях. Очевидно, гитару принесли, пока они ужинали у доньи Адрианы. Литума, не задумываясь, объяснил ее появление так:
– Хочет, чтобы мы вернули гитару матери Паломино. Алисии после наших рассказов жалко ее стало, вот она и расстаралась.
– Это по-твоему, друг Литума. А как на самом деле – нам неизвестно.
С чего это лейтенант заговорил таким ерническим тоном? Литума прекрасно знал, что начальнику его вовсе не до смеха, что с той самой минуты, как он подал рапорт, его снедают тревога и страх. Не потому ли и оказались они на берегу в такое время? Молча, думая каждый о своем, пришли они к морю, глядели, как рыбаки готовят снасти, выходят на лов. Видели, как в открытом море мелькают огоньки на переметах. Когда они остались вдвоем, лейтенант стал перебирать струны гитары. Может, это от страха не мог он наиграть ни одной мелодии? Наверно, от страха, хоть он и пытался скрыть его за напускной шутливостью. Впервые за все время, что они прослужили вместе, Литума не услышал ни одного упоминания о донье Адриане. Он собирался спросить лейтенанта, можно ли будет отвезти гитару донье Асунте в Пиуру, доставить ей это утешение, как вдруг заметил, что они не одни.
– Добрый вечер, – произнесла тень.
Она возникла так внезапно, словно вынырнула из пучины, соткалась из тьмы. Литума вздрогнул, но не сказал ни слова, только широко раскрыл глаза. Нет, ему не померещилось: перед ними стоял полковник Миндро.
– Добрый вечер, господин полковник, – ответил лейтенант, вскочив с перевернутой лодки. Гитара скатилась с его колен, и Литума увидел: лейтенант дернулся, то ли собираясь выхватить пистолет, то ли хотя бы расстегнуть кобуру, висевшую у него на правом боку.
– Да сидите, сидите, – проговорил полковник. – Я искал вас и почему-то сразу понял, кто это тут бренчит на гитаре.
– Хотел посмотреть, не разучился ли играть. Оказывается, совсем отвык, очень давно не играл.
Тень кивнула.
– Сыск у вас получается лучше.
– Благодарю вас.
«Он пришел убить нас», – подумал Литума. Полковник шагнул к ним, лицо его оказалось на свету. Литума увидел широкий лоб с глубокими залысинами, крохотные усики. Всегда ли он так бледен? Или это в лунном свете? Совсем мертвец. Ни злобы, ни угрозы не выражало его лицо. Оно вообще ничего не выражало. Голос его звучал так же надменно, как и тогда, в его кабинете на авиабазе. Что сейчас будет? У Литумы засосало под ложечкой. «Его-то мы и поджидали здесь», – подумал он.
– Надо быть очень толковым сыщиком, чтобы так быстро распутать такое дело, – сказал полковник. – Всего две недели, не правда ли?
– Точнее, девятнадцать дней, господин полковник. Литума не сводил взгляда с его рук, но они были в темноте. А может, полковник уже держит наготове револьвер? Может, он собирается пригрозить лейтенанту и заставить его отказаться от рапорта? Может, он сейчас всадит ему в живот две или три пули? Может, он застрелит и его, Литуму? Может, он арестует их? Может, пока полковник заговаривает им зубы, их окружает наряд военной полиции? Литума вслушивался, всматривался, но, кроме плеска волн, не доносилось ни звука. Полуразрушенный причал то вздымался, то падал. Под его обросшими водорослями, облепленными ракушками сваями гнездились чайки, сотнями сновали крабы. Литума вспомнил, что лейтенант, едва успев прибыть в Талару, дал ему первое задание – гнать с причала ребятишек, качавшихся на нем как на качелях.
– Девятнадцать дней, – запоздалым эхом откликнулся полковник.
В ледяном голосе его не было ни насмешки, ни гнева, словно все, о чем он говорил, не имело для него
