живется, в чем они нуждаются, приходилось высылать вперед переводчика, чтобы объяснял — британский консул прибыл один, никого из чиновников бельгийской колониальной администрации с ним нет.
На третий день, в Болобо, где тоже имелась миссия Баптистского общества, Роджера впервые посетило предчувствие того, что ожидает его в дальнейшем. Познакомившись с миссионерами, он сразу отметил ум и энергию доктора Лили де Хейлз — эта высокая, аскетичного вида, но оказавшаяся очень говорливой дама провела в Конго четырнадцать лет, владела несколькими местными наречиями и руководила здешним госпиталем столь же умело, сколь неутомимо и увлеченно. Проходя с ней вдоль рядов топчанов, циновок и гамаков, где лежали больные, Роджер спросил, отчего у стольких так изранены ягодицы, спины и ноги. Мисс Хейлз поглядела на него снисходительно:
— Это жертвы моровой язвы, известной под названием „бич“, мистер консул. Люди, пострадавшие от хищника, что кровожадней льва и смертоносней кобры. Разве в Боме и Матади истязания не в ходу?
— В ходу, но не так свободно, как здесь.
Судя по нескольким огненным прядкам, выбивавшимся из-под косынки, у доктора Хейлз в юности была пышная рыжая грива, сейчас, вероятно, уже поседевшая. Зеленоватые глаза на костлявом лице, прокаленном солнцем так же, как шея и руки, смотрели живо и молодо, искрились неодолимой верой.
— А если угодно знать, почему у стольких конголезцев забинтованы руки и пах, могу объяснить и это, — не без вызова добавила она. — Потому что кисти и половые органы отрублены солдатами из „Форс пюблик“ или размозжены ударами. Не забудьте упомянуть об этом в своем отчете. В Европе, когда речь заходит о Конго, подобные факты предпочитают замалчивать.
Проведя несколько часов в госпитале Болобо, где через переводчиков Роджер опрашивал раненых и больных, за ужином он есть не мог. Пасторы из миссии — и мисс Хейлз среди них — зажарили в его честь цыпленка, но он отказался, сославшись на нездоровье. Потому что был уверен: если проглотит хоть кусочек, его вырвет прямо за столом, в присутствии радушных хозяев.
— Если все увиденное повергло вас в такое смятение, может, не следует видеться с капитаном Массаром? — сказал глава миссии. — Беседа с этим человеком… как бы вам сказать?.. это для тех, у кого луженый желудок.
— Я ведь за этим прибыл сюда, преподобный отец.
Капитана Пьера Массара из „Форс пюблик“ обычно следовало искать не в Болобо, а в Мбонго, где стоял его гарнизон и находился учебный лагерь для африканцев, которым предстояло стать солдатами этого корпуса, отвечающего за порядок и безопасность. Но сейчас капитан совершал инспекционную поездку, и его маленькая полевая палатка была разбита возле здания миссии. Пасторы пригласили его побеседовать с консулом, а того предупредили, что капитан славится своей исключительной вспыльчивостью. О нем ходили пугающие слухи, и среди прочего передавали за верное, что как-то раз он поставил троих строптивых африканцев в затылок друг другу и застрелил, потратив на всех одну пулю. От капитана можно ожидать чего угодно, а испытывать его раздражительный нрав — весьма неблагоразумно.
Он оказался коренаст и приземист — наголо стриженный, с квадратным лицом, с постоянной, будто замороженной улыбочкой на лице, открывавшей испятнанные никотином зубы. Маленькие, несколько раскосые глаза и высокий, почти женский голос. Миссионеры приготовили угощение — сок манго и печенье из маниоки. Сами они не пили, но не стали возражать, когда Кейсмент принес из своей каюты и выставил на стол бутылку бренди и бутылку кларета. Капитан церемонно поздоровался со всеми за руку, Роджеру же отвесил низкий поклон и называл его „ваше превосходительство господин консул“. Они чокнулись, выпили и закурили.
— С вашего позволения, капитан Массар, я бы хотел задать вам вопрос.
— Вы отлично говорите по-французски, господин консул. Где выучили?
— Начинал в отрочестве в Англии. Но главным образом — здесь, в Конго. Я ведь здесь уже много лет. Полагаю, у меня бельгийский акцент.
— Спрашивайте о чем хотите, — сказал Массар и отпил еще глоток. — Бренди, кстати, просто отменный.
Четверо пасторов сидели безмолвно и неподвижно, словно окаменев. Двое молодых, двое стариков, все — из Соединенных Штатов. Доктор Хейлз ушла в госпиталь. Начинало темнеть, и уже слышалось гудение ночных насекомых. Чтобы отпугивать москитов, разожгли костер — он мягко потрескивал, иногда дымил.
— Скажу вам, капитан Массар, совершенно откровенно, — очень медленно, не повышая голоса, начал Кейсмент. — Я видел в госпитале людей с размозженными кистями и отрезанными гениталиями, и мне кажется, что это — дикость неприемлемая.
— Так оно и есть, разумеется. Так оно и есть, — немедленно согласился офицер, недовольно морщась. — И даже еще хуже, господин консул. Это — расточительство. Искалеченные люди больше не смогут работать, а если и смогут — то плохо, и проку от них будет мало. Это настоящее преступление, если вспомнить, какая у нас ужасная нехватка рабочих рук. Попались бы мне те, кто это сделал, — спустил бы с них шкуру.
Он вздохнул и пригорюнился от сознания того, сколь высок уровень глупости, от которой страдает мир. Снова отхлебнул бренди и затянулся сигаретой.
— В каком законе или воинском уставе написано, что можно калечить туземцев? — осведомился Роджер Кейсмент.
Капитан Массар расхохотался, и от этого квадратное лицо утратило четкость очертаний, расплылось, а на щеках появились забавные ямочки.
— Ни в каком. Напротив — они категорически запрещают это, — сказал он, тыча рукой в воздух. — Но попробуйте втолковать этим двуногим скотам, что такое законы и уставы. Не знаете, с кем дело имеете? А должны были бы — ведь столько лет в Конго… Проще вразумить гиену или клеща, нежели конголезца.
И снова рассмеялся, но уже в следующую секунду лицо его вновь отвердело, и раскосые глаза почти исчезли в складках припухших век.
— Я объясню, что происходит, и, надеюсь, вы поймете, — начал он с утомленным вздохом, как бы заранее смирившись, что приходится говорить о вещах столь же очевидных, как то, что Земля круглая. — В подоплеке — очень серьезная проблема, — и снова со злостью ударил невидимого врага. — „Форс пюблик“ не может тратить боеприпасы впустую. Нельзя допустить, чтобы наши туземные солдаты расходовали выданные патроны на обезьян, змей или еще каких-нибудь тварей, которых пожирают иной раз сырыми. В наставлении сказано, что оружие разрешается применять только для самозащиты или по приказу начальника. Но негры, сколько их ни секи, приказам не подчиняются. И потому дано было на этот счет особое распоряжение. Понимаете, господин консул?
— Нет, капитан, пока не понимаю. О чем вы?
— О том, что всякий раз, застрелив человека, они должны отрубить у него руку или детородный орган, — пояснил тот. — В доказательство, что пулю истратили не просто так, не на охоте. Остроумно, правда? Казалось бы — это предотвратит зряшный расход боеприпасов. А?
Он снова вздохнул и отпил бренди. Сплюнул.
— Как бы не так! — опять наливаясь злостью, пожаловался он. — Потому что эти скоты придумали, как обойти приказ. Догадываетесь, каким образом?
— Ничего в голову не приходит, — сказал Роджер.
— Да проще простого! Они отрубают кисти или половые члены у живых! И уверяют, что стреляли в них, тогда как на самом деле промышляли обезьян, змей и прочую мерзость, которую употребляют в пищу. Ну, теперь понимаете, почему здесь в госпитале — столько безруких, оскопленных бедолаг?
Он замолчал и допил остававшийся в рюмке бренди. Помрачнел и надулся. Потом добавил угрюмо:
— Поверьте, господин консул, делаем что можем. Нелегкое дело, уверяю вас… Потому что здешние люди не только тупоумны, но еще и лживы от рождения. Врут, плутуют, обманывают, лишены всякого понятия о том, что такое убеждения или чувства. И даже от страха не становятся понятливей. Поверьте, господин консул, мы очень сурово взыскиваем с тех, кто отрубает у живых кисти и пенисы, чтобы ввести нас в заблуждение и по-прежнему тратить казенные боеприпасы на охоту. Приезжайте в расположение и сами в этом убедитесь.
Разговор с капитаном Массаром длился, пока не прогорел потрескивающий у его ног костер, то есть
