– Пустяки, до свадьбы заживет. Еще есть?
Второй синяк был на руке, у локтя. Спустив халат, Хустиниана продемонстрировала набухающий кровоподтек. На ней тоже не было лифчика. Выпуклые соски девушки оказались прямо на уровне глаз доньи Лукреции. Грудь у Хустинианы была небольшая, целомудренная, правильной формы, с нежными голубоватыми жилками.
– С этим похуже, – пробормотала донья Лукреция. – Так больно?
– Капельку, – ответила Хустиниана, не отнимая руки, которую донья Лукреция обтирала с удвоенной осторожностью, озадаченная скорее своим смущением, чем состоянием горничной.
– Вот тогда, – настаивал, почти умолял дон Ригоберто, – тогда это и случилось.
– Тогда, – признала его жена. – Не знаю что, но что-то определенно произошло. Мы стояли почти вплотную друг к другу, в одних халатах. Прежде мы ни разу не были так близки. Разве что на кухне. Но это было совсем по-другому. Как будто я была не я. Я вся пылала, с головы до ног.
– А она?
– Бог ее знает, хотя вряд ли, конечно, – задумчиво ответила донья Лукреция. – Но я была сама не своя, это точно. Понимаешь, Ригоберто? Из-за самого обыкновенного испуга. Со мной сделалось что-то немыслимое.
– Такова жизнь, – произнес дон Ригоберто вслух в тишине спальни, уже успевшей наполниться утренним светом. – Таков огромный, непредсказуемый, чудесный и ужасный мир наших желаний. Любовь моя, ты совсем рядом и в то же время так далеко.
– Знаешь что? – сказала донья Лукреция. – Чтобы окончательно успокоиться, нам обеим не помешает немного выпить.
– Чтобы все печали как рукой сняло, – хихикнула горничная, следуя за хозяйкой в спальню. К ней постепенно возвращалось доброе расположение духа. – Знаете, мне, чтобы спокойно заснуть, наверное, придется напиться.
– Что ж, тогда давай напьемся. – Донья Лукреция раскрыла мини-бар. – Будешь виски? Ты вообще виски любишь?
– Я буду все, что вы предложите. Оставьте, я сама принесу.
– Не вздумай, – предупредила донья Лукреция из кабинета. – Сегодня я прислуживаю.
Она рассмеялась, и горничная охотно присоединилась. Руки доньи Лукреции дрожали, мысли путались, но она все же сумела наполнить виски два больших стакана, плеснуть в них немного минеральной воды и бросить по два кубика льда. Возвращаясь в спальню, женщина с трудом удерживала равновесие, словно кошка на натертом полу. Хустиниана присела в шезлонг. При виде хозяйки она поспешила подняться.
– Сиди, – остановила девушку донья Лукреция. – Только подвинься.
Хустиниана на мгновение растерялась, но тут же согласно кивнула. Сбросив туфли, она забралась в шезлонг с ногами и подвинулась к окну, освобождая место хозяйке. Донья Лукреция устроилась рядом. Подложила под голову подушку. Женщины поместились, но почти вплотную. Они то и дело соприкасались плечами, руками, бедрами.
– За что пьем? – спросила донья Лукреция. – За взбучку, которую получило это животное?
– За мою выдержку, – приободрилась Хустиниана. – Как дело не дошло до смертоубийства, сама не понимаю. Интересно, я проломила ему голову?
Девушка отпила немного и засмеялась. Донья Лукреция тоже захихикала, но в ее смехе отчетливо слышались истерические нотки.
– Проломила, будь спокойна, а я отбила ему скалкой кое-что другое.
Некоторое время они хохотали, как две закадычные подружки, привыкшие к развязной болтовне на грани дозволенного.
– Уж поверь мне, Хустиниана, у Фито Себольи синяков побольше, чем у тебя.
– Интересно, что он наврет жене про свои отметины?
Так, посмеиваясь, они прикончили виски. Воцарилось молчание. Между женщинами стала расти прежняя дистанция.
– Я налью еще, – предложила донья Лукреция.
– Давайте я, я умею.
– Ладно, тогда я включу музыку.
Вместо того чтобы подняться и пропустить девушку, донья Лукреция помогла ей перелезть через себя, не прижимая, а лишь слегка придерживая, так что их тела – хозяйка снизу, служанка сверху – на мгновение почти слились. Когда лицо Хустинианы нависло над доньей Лукрецией – от близости девушки бросало в жар и сохло во рту, – женщина заметила в ее глазах дразнящие огоньки.
– Тогда ты поняла, в чем дело? – перебил дон Ригоберто, чувствуя, как жена вздрагивает в его руках, точно встревоженная хищница, как всегда бывало, когда они занимались любовью.
– Она и не думала обижаться, разве что немного испугалась. Но это быстро прошло, – говорила донья Лукреция, тяжело дыша. – Удивилась, в честь чего такие нежности, с чего это мне взбрело в голову обниматься. А потом, должно быть, поняла. Не знаю, в тот момент я вообще ни о чем не думала. Я летала. Но одно совершенно точно: она не рассердилась. Приняла происходящее как должное, коварное создание. Фито прав, она чертовски хороша. Особенно полунагая. Кожа цвета кофе с молоком и белый шелк…
– Я бы отдал полжизни за то, чтобы увидеть вас тогда. – Дон Ригоберто наконец вспомнил: Густав Курбе, «Лень и сладострастие».
– А разве ты нас не видишь? – усмехнулась донья Лукреция.
