Кажется, они с Аделитой были знакомы.
Он был высокий, крепкий, чуточку тучный, чуточку пьяный, и ему не хватало совсем чуточку, чтобы казаться уверенным в себе хозяином положения. Незнакомец был одет в костюм-тройку, дорогой галстук с ромбами и зигзагами и все время сопел. Ему было лет пятьдесят. Он сразу уселся между двумя женщинами, обнял их за плечи, словно старых приятельниц, и предложил:
– А не подняться ли нам в мой сюит? У меня найдется выпивка и something for the nose [121]. И уйма долларов для хороших девочек.
У доньи Лукреции закружилась голова. Мужчина придвинулся к ней слишком близко. Он мог бы поцеловать ее в губы, если бы захотел.
– Ты здесь один, красавчик? – кокетливо поинтересовалась Аделита.
– А зачем нам кто-то еще? – причмокнул он губами, похлопав себя по карману, в котором, надо полагать, лежал бумажник. – Сто зеленых на нос, о'кей? Плачу вперед.
– Если у тебя нет баксов десятками или полтинниками, я возьму нашими, – решительно заявила Аделита. – Сотенные баксы сплошь фальшивые.
– О'кей, о'кей, у меня есть по пятьдесят, – поспешно ответил незнакомец. – Идем, девочки.
– У меня встреча, – извинилась донья Лукреция. – Прошу прощения.
– А это не подождет? – нетерпеливо спросил мужчина.
– Это очень важно, правда.
– Если хочешь, пойдем вдвоем. – Аделита потянула незнакомца за рукав. – Тебе понравится, малыш.
Но мужчину такое поворот событий не устраивал.
– Так дело не пойдет. У меня сегодня особенный вечер. Мои лошадки выиграли три заезда и дуплет. Я вам не говорил? Так что сегодня я собираюсь попробовать одну штуку, которая давно не выходит у меня из головы. Знаете какую? – Он глядел на женщин серьезно, без тени улыбки. – Я хочу кончить в одну, а у другой целовать киску. Хочу видеть в зеркале, как вы обнимаетесь и целуетесь, сидя на троне. А троном буду я.
«Зеркало Эгона Шиле», – подумала донья Лукреция. Хуже всего были не развязные манеры мужчины, а зловещий блеск в глазах, с которым он объявил о своих намерениях.
– Так и ослепнуть недолго, красавчик, – хихикнула Аделита, шутливо ткнув незнакомца в бок.
– Это моя фантазия. Благодаря лошадкам сегодня я смогу ее воплотить, – гордо заявил мужчина. – Жаль, что ты занята, дурочка, ты мне понравилась, несмотря на боевую раскраску. Чао, красавицы.
Когда незнакомец затерялся среди посетителей – народу в зале заметно прибавилось, сигаретный дым стал гуще, голоса громче, а из динамиков звучала меренга в исполнении Хуана Луиса Герры [122], – расстроенная Аделита повернулась к донье Лукреции:
– А у тебя правда встреча? Этот извращенец – жирная дичь. История про лошадей – фуфло. Он торгует наркотой, и все это знают. Платит по сто долларов в час. Говорят, у него преждевременная эякуляция. Такая быстрая, что и начать не успевает. Это был подарок судьбы, сестренка.
Донья Лукреция тщетно попыталась изобразить понимающую улыбку. Господи, неужели дочка Эстер может говорить подобные вещи? Ее мать – сеньора из высшего общества, респектабельная, богатая, элегантная, набожная. Эстерсита – крестная Фончито. Девушка продолжала со всей откровенностью, шокируя собеседницу:
– Упустить такую возможность заработать сотню баксов за полчаса, даже за пятнадцать минут! – скулила она. – Для меня подняться с тобой к нему в номер – как не фиг делать, честное слово. И до трех сосчитать не успеешь, а он уже готов. Не знаю, как тебя, но кто меня действительно напрягает, так это любители лесби. Ты распаляешь женушку, а муженек глазеет. Я их ненавижу, сестренка! Эти бабы вечно помирают со стыда. Все эти хиханьки-хаханьки, обжимания, телячьи нежности, ах, давайте сначала выпьем… Меня тошнит от этих ханжей. Особенно когда они доведут тебя до слез и ловят кайф. Убила бы, честное слово! Сколько времени уходит на этих кошелок. Сколько денег каждый раз теряешь. Никакого зла не хватает. А ты что думаешь, сестренка?
– По-всякому, – с трудом выговорила донья Лукреция. – Когда как.
– Это еще что, хуже всего, когда двое приятелей, парочка друзей-товарищей в одной упряжке, – заметила Аделита. Голос девушки дрогнул, и донья Лукреция решила, что ее угораздило попасться в лапы каким-нибудь чудовищам, сумасшедшим садистам. – Вдвоем они становятся крутыми – сил нет. И начинают придумывать разные гнусности. Ну, сэндвич устраивают или хотят сзади. Поди предложи это своей мамочке, папочка. Не знаю, как ты, сестренка, но я на сзади не подписывалась. Мне это не по душе. Воротит меня от этого. К тому же это больно. Я на такое не согласна даже за двести долларов. А ты?
– Я тоже, – старательно выговорила донья Лукреция. – Больно и мерзко, ты права. А сзади ни за двести, ни за тысячу.
– Ну, за тысячу стоит подумать, – усмехнулась Аделита. – А что? У нас много общего. Ну ладно, раз у тебя встреча… Обслужим любителя скачек как-нибудь в другой раз. Пока, желаю хорошо провести время.
Аделита двинулась прочь, уступив место за стойкой очередному посетителю. В неярком свете донья Лукреция разглядела, что он молод, светловолос, с тонкими чертами и немного похож… На кого? На Фончито! Фончито десять лет спустя, высокий и худощавый, с жестким взглядом. Одетый в элегантную синюю тройку, с розовым галстуком и таким же платком в кармане пиджака.
– Слово «индивидуализм» придумал Алексис де Токвиль [123], – произнес он резким голосом вместо приветствия. – Да или нет?
– Да. – Донья Лукреция покрылась испариной: что теперь будет? Решив идти до конца, она добавила: – Я Альдонса, испанка из Рима. Проститутка, звездочетка и белошвейка, к вашим услугам.
– Почему проститутка, я понимаю, а при чем тут остальное – нет, – перебила утомленная рассказом Хустиниана. – Вы что, это серьезно? Кроме шуток? Извините, что прервала вас, сеньора.
