автоматов и минометов.
— Разве у бандитов есть минометы?
— И противотанковые ружья, — ответил Марко. — И новейшие полевые телефоны, и радиопередатчики. Ваша армия дала им все, что они просили, за исключением горной артиллерии.
Брэдли поднял брови и сделал круглые глаза, желая показать, как он удивлен.
— У кого же это они получили такое оснащение?
— У предыдущего генерала, — ответил Марко.
— Да, верно, я совсем забыл. Тогда у них был с нами полный альянс по поводу создания сепаратистского государства. Как жаль, что из этого ничего не вышло. Разреши еще полюбопытствовать: где будут полиция и карательные отряды, когда все это произойдет?
— Где-нибудь в другом месте.
— Как все просто: в другом месте. Ты не перестаешь удивлять меня, Марко. Еще вопрос: может ли эта операция сорваться?
— Я вас не понимаю, мистер Брэдли.
— Сколько человек, кроме Кремоны, вы предполагаете ликвидировать?
— Максимум тридцать. В том числе большинство провинциальных партийных лидеров.
— Исключено, — вмешался Локателли. — Об этом не может быть и речи.
— Тридцать — в самый раз, — одобрил Брэдли. — Сто — вот это, пожалуй, было бы многовато.
И хотя Локателли мучили сомнения, он не счел возможным спорить в присутствии Марко и только в отчаянии сжимал и разжимал кулаки.
— Умелая политическая операция в нужное время и в нужном месте, — заметил Брэдли, — не такая уж высокая цена за свободу.
— Бойня — это бойня, как ее ни называй, — возразил Локателли. — Кремона здесь считается героем.
— Считался, — поправил его Брэдли. — Партизанское движение ушло в прошлое. Через сколько времени толпа в Иерусалиме забыла про Иисуса Христа? Эти твои бандиты, — обратился он к Марко, — которых мы, напрасно или нет, снабдили оружием, численностью всегда раз в тридцать уступали войскам безопасности. Как же получилось, что они до сих пор не истреблены?
— Есть вещи, до сути которых не всегда стоит докапываться, — ответил Марко. — Быть может, им еще не пришло время исчезнуть.
— Ну и страна! Ну и страна! — восхищался потрясенный Брэдли, обращаясь к окрестностям, к разрушенным стенам каменоломни и к небу с лениво парившими в нем воронами. Овод впился в шелушащуюся кожу у него на руке и в тот же миг превратился в мокрое место.
А Марко тем временем высказал то, что рано или поздно приходится выслушивать любому иностранцу, если он вступил в разговор с жителем Сицилии:
— За многовековую свою историю наш народ получил немало уроков. Мы научились решать свои проблемы по-своему. Иностранец не всегда способен вас понять.
— Пожалуй, ты прав, Марко. Думаю, что иностранцу вас не понять. Как быстро нам нужно принять решение по поводу твоего превосходного по своей простоте плана?
— Чем скорей, тем лучше, — ответил Марко. — До митинга осталось всего две недели, а такой возможности может больше и не представиться. Утробный голос Локателли резанул слух Брэдли:
— Генерал вернется из отпуска через неделю. Только через неделю ты сумеешь увидеть его, не раньше.
— Кто сказал, что я должен его видеть? — удивился Брэдли. — Доложим ему, когда все будет кончено.
Они высадили Марко на Куатро Канти и смотрели ему вслед, пока его складная темная фигура не растаяла в людском водовороте. Брэдли свернул на улицу Македа. Из-за нехватки бензина машин было мало, но зато встречались пестро раскрашенные повозки и множество пешеходов, лица которых все еще хранили следы голода военных лет. По десять человек в ряд они шагали к своим любимым барам, там стоя выпивали чашку суррогатного кофе и отправлялись домой на сиесту.
Локателли снова заговорил о предстоящей операции:
— Здесь не Италия, а сицилийцы — не итальянцы.
— Ты это уже говорил, Джон. Быть может, разница и есть, но что из того? Почему я должен разделять твои предубеждения?
— Но мы ничего не знаем об этом человеке.
— Во-первых, он от Дона К., а во-вторых, прошел проверку наших органов безопасности. Два года он работал на англичан в Катании, а потом два года на нашей базе в Кальтаниссетте. Я навел справки у командира базы, и он дал о нем самый лучший отзыв. Он сказал, что Марко — единственный из сицилийцев, кто никогда не был замечен в воровстве. И кроме того, по слухам, он из Общества чести.
— Если такое Общество существует, — заметил Локателли.
— Если существует.
— Так что же ты намерен делать? — спросил Локателли.
— Дать плану ход, — ответил Брэдли.
— Большего безрассудства я в жизни не встречал.
— А по-моему, все очень разумно. На словах звучит, конечно, дико, но если как следует вдуматься, вовсе нет. Сицилийцы все равно рано или поздно это сделают.
— Так пусть и делают сами. Зачем нам встревать?
— Чтобы операция не вышла из-под контроля. И я хочу быть в курсе событий. «И еще, — подумал Брэдли, — я люблю историю и хочу сам ее творить; я люблю эту страну и чувствую, что призван защищать ее».
— Доложи об этом генералу в послушай, что он скажет.
— Он простой солдат, ему это не по зубам. Да и времени нет. Наш босс — человек простодушный, дай бог ему здоровья. Кто был солдатом, тот солдатом и останется.
Они ехали со скоростью пешехода, потому что хотя воронки от бомб четырехлетней давности на этом отрезке дороги и были засыпаны галькой и землей, положить покрытие никто не удосужился.
— Твоя затея — самоуправство в худшем смысле этого слова. — сказал Локателли.
— А я сказал бы; самоуправство невиданного масштаба, — Когда я думаю о том, что поставлено на карту, меня берет дрожь.
Брэдли хотелось сказать: это — новое смелое предприятие, и мы в нем участвуем рука об руку. Какое значение имеют генералы и политические деятели? Мы — новые люди. Задавать тон будем мы.
Но он сказал только:
— Тебе надо выпить.
Они добрались до площади Руджеро Сеттимо, где не было никаких достопримечательностей, кроме единственного в Палермо за пределами гостиницы «Солнце» бара, где иногда водился настоящий сухой «Мартини». Здесь они проведут полчаса, и Локателли наверняка вытащит из кармана украшенную автографом фотографию ушедшего в небытие дуче в каком-то странном котелке, которую он всегда при себе носит. «Человек, с которым были связаны все наши надежды, — скажет он, качая головой. — Самый оригинальный философ после Платона». И Брэдли из вежливости согласится с ним.
Свернув на обочину, он выключил мотор и весело хлопнул Локателли по тощей ляжке.
— Не унывай, Джон. Я, может, сумею выхлопотать тебе отпуск по болезни, если хочешь, конечно, и ты съездишь домой, но только после великого события. Только после события.
Марко быстро, насколько позволяла толпа, миновал проспект Виктора Эммануила и, зайдя в пивную «Венеция», остановился чуть поодаль от остальных посетителей, угощавшихся пойлом из жареных орехов. Ему же подали крошечную чашечку настоящего кофе, ибо бармен хоть и мало его знал, но чутко улавливал исходящие от человеческой души токи. На стеклянной стойке лежали ряды маленьких пирожных из марципанов и яичного желтка. Марко взял пирожное, в два приема проглотил его и тщательно обтер кончики пальцев бумажной салфеткой. Бармен крутился поблизости, поднятием бровей почтительно вопрошая, не угодно ли еще кофе, но Марко покачал головой. Ему не о чем было говорить с этим елейно подобострастным молодым человеком за стойкой. Для Марко этот человек и его болтливые клиенты почти
