мольбой Виктора. Хмурясь и нервно поеживаясь, он стоял, широко расставив ноги и держа обеими руками свою кирку, а остальные с тревогой оглядывались по сторонам.
— Anda — начнем, — сказал один из них. Ему не терпелось приступить к делу, хотя он испытывал неловкость и отводил взгляд в сторону.
До этой минуты они казались группой случайно встретившихся на углу людей, которые не знают, о чем говорить, и ждут, кто первым нарушит молчание.
— Хотите мою машину, а? — спросил Виктор. Голос его был хриплым от волнения, но надежды в нем не слышалось.
Застенчивый, не поднимая глаз, ответил:
— Мистер Стивенс, нам нужны вы, а не ваша вонючая машина.
— Matalo, — сказал третий. — Рог que estamos esperando?[22]
Они спорили шепотом, словно опасаясь, что их подслушают, и размахивали своими остроконечными кирками. Речь, по — видимому, шла о том, кому начинать. «Tu primero». — «No, tu».[23] Первый удар, нерешительный, неловкий, несильный, удар отца, который обязан наказать любимое дитя, нанес пуэрториканец, переставший улыбаться. Виктор правой рукой парировал этот удар, но в ту же секунду застенчивый размахнулся и, саданув изо всей силы, сломал в двух местах Виктору челюсть. Потом что — то, как молотком, стукнуло его по правой скуле. Он упал на колени, опираясь на поврежденную руку и стараясь не лечь на землю, потому что сквозь боль к нему пришла мысль, что если он ляжет, то уже не встанет. Если бы он помнил слова хоть одной молитвы, он стал бы молиться. Но он их не помнил и принялся взывать к собственной матери. Последним ударом ему сломали несколько ребер, обломок кости вонзился в легкое, и из него вышел воздух. После этого он уже не мог говорить, хотя губы его, залитые алой кровью из легкого, все еще пытались произнести слово «мама».
Виктор провел в больнице три месяца.
Дон Винченте поведал о своем горе Марку — Бедный мальчик сидит целый день доме. Половину времени он спит. Он и разговаривать — то ни с кем не хочет.
Дон Винченте не сказал прямо: «Сделай мне одолжение», но он имел это в виду, и Марк счел себя обязанным откликнуться на невысказанную просьбу.
— Зачем ему было переезжать к нам? — спросила Тереза.
— Потому что здесь легче за ним ухаживать. Во всяком случае, приглашение исходило от меня. Я знал, что этого ждут. Это самое меньшее, чем я могу помочь.
— Сколько он здесь пробудет?
— Сколько захочет.
— Для детей это плохо.
— Нет, — возразил он, — совсем неплохо. Хорошо. Пусть побольше играют с ним. Он им нравится.
— Меня бросает в дрожь от его взгляда.
— Он не может смотреть по-другому. Только через полгода у него будет закрываться поврежденный глаз.
— Когда я его вижу, я все время думаю о том, что он натворил с той девушкой, — пожаловалась Тереза.
— Ничего он ни с кем не натворил, — возразил Марк. — Дело ведь закрыли, так?
— Потому что полиция получила взятку.
— Зачем ты так говоришь? Из четырех дел об изнасиловании три закрывают по причине отсутствия достаточных улик. Их закрывают, потому что никакого изнасилования не было.
— Ты, как отец, способен оставить Люси наедине с ним?
— Конечно.
— Оставим в стороне то, — сказала Тереза, — что ты делаешь одолжение человеку, который, по — твоему, когда — то тебе помог, но я просто не могу понять, почему он тебе вроде бы действительно нравится. Что тебя в нем привлекает?
— У него есть характер, — ответил Марк.
От этой типично сицилийской похвалы она окончательно вышла из себя.
— Объясни мне, что ты под этим подразумеваешь?
— Пожалуйста. Он не хнычет. Он верный друг. Он становится человеком.
— Человеком из Общества чести. Вроде тебя.
— Мне нравится быть таким.
— Человек из Общества чести уважает женщин, — сказала она.
— Он тоже уважает женщин. Тереза махнула рукой.
— В последние дни мы никогда не бываем одни, — пожаловалась она. — Противно, когда в доме посторонний человек.
— Он уйдет, как только поправится, и ты его будешь видеть гораздо реже, А пока, прошу тебя, постарайся сделать так, чтобы он чувствовал себя как дома.
Меры предосторожности, принятые по настоянию Марка, привели Терезу в ярость. Были приглашены люди из фирмы, специализирующейся на охране домов; они установили сигнализацию, заделали решетками все выходящие во двор окна первого этажа, а дверь черного хода обили стальным листом и, кроме обычного замка, приделали к ней еще и задвижку. Ночью все газоны впереди и позади дома освещались яркими лампами.
— Соседи… — принималась жаловаться Тереза.
— Пусть идут к черту, — спокойно отвечал Марк.
Он купил духовое ружье и хранил его в стенном шкафу в их спальне. Куда бы Виктор ни шел, он всегда его сопровождал. Виктор ежедневно ходил в городскую больницу, где ему разрабатывали пальцы левой руки, и в клинику, где психиатр боролся с навязчивыми страхами и пытался восстановить память.
Марк и Виктор отлично ладили, Виктор был благодарен за то, что для него делалось, а разлука с собственной семьей была ему только на пользу. Он безуспешно старался понравиться Терезе, с готовностью хватаясь за любую работу, которую она поручала ему в саду, не зная устали, играл с детьми, соорудил им неуклюжую клетку для кроликов, учил собаку разным трюкам и часами сидел, вырезая из журналов картинки с машинами и наклеивая их в альбомы.
Марк видел, что Виктор не проявляет интереса к женщинам. Более того, у него появилась мания преследования, и Марку с трудом удалось убедить его, что врач, который массировал и разрабатывал лучезапястный сустав его левой руки, чтобы восстановить хватательное движение, не переодетый убийца.
В один прекрасный день, застилая постель Виктора, Тереза нашла под подушкой пистолет. Это был полицейский пистолет тридцать восьмого калибра с коротким дулом.
— Это естественно после всего, что с ним случилось, — сказал Марк. — Конечно у него есть оружие.
— Я больше не могу этого выдержать, — заявила она. Голос ее дрожал, она была близка к истерике. — Наступает день, когда тебе придется решать: либо он, либо я. Марк бросил на нее суровый взгляд, потом смягчился.
— На следующей неделе ему предстоит очередной осмотр в больнице. Давай с тобой договоримся так: я не намерен его выгонять, но, если доктор разрешит, я постараюсь отправить его куда-нибудь на несколько недель. Захочет вернуться к нам — пусть возвращается, но ты, по крайней мере, хоть немного передохнешь.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1
Погожим зимним днем 1959 года повстанцы вошли в Гавану. Переход города из рук в руки совершился настолько спокойно, что жители вряд ли осознали, что происходит. Накануне город был наводнен рассвирепевшими, стреляющими направо и налево полицейскими, а на следующий день они исчезли, и вместо них появились одетые в военную форму, вежливые низкорослые крестьяне, которые не допускали никаких эксцессов, за исключением того, что поглотили за двадцать четыре часа все гаванские запасы кока-колы. В конце взлетно-посадочной полосы в аэропорту Ранчо-Бойерос стояли наготове
