— Отлично.
— Конечно. Ну конечно.
Молчание.
— Эрик рассказал мне о твоей утрате.
— Да, — сказал я.
— Знаешь, я и не знал, что он работал на меня. Я не знал, что твой брат работал на меня.
— Забавно, — сказал я.
— Если бы знал, устроил бы его получше.
— Да, — сказал я.
— Грустно, — покачал головой Киннер, — автокатастрофа… Джой, Джой, принеси Джеку еще выпить, нет, неси всю бутылку, нельзя такому парню, как Джек, предлагать выпивку в наперстках.
Мне выдали бутылку. Девица рядом со мной глянула на горлышко и хихикнула. Она была пьяна.
Мужчина с манерами фаната резиновых сапог спросил:
— Мы здесь для чего: чтобы играть в карты или трепаться о старых добрых временах?
Киннер поерзал на стуле и изумленно взглянул на говорившего.
— Гарри, — сказал он. — Гарри. Естественно, чтобы играть. Естественно… Джек, прости, не хочу быть грубым, но эти джентльмены принесли с собой много денег — подождите, не торопитесь, — так, может, сыграешь с нами один кон? Или две-три партии? Отключись от забот. Ребята, вы не против? Будет даже веселее, правда? Эрик, принеси стул для Джека.
— Нет, спасибо, мистер Киннер, — отказался я. — Я уже скоро поеду.
— Да делай, как тебе угодно. Устраивайся поудобнее, а мы пока продолжим.
— Спасибо, — сказал я.
Мужчина в седом парике начал сдавать. У Киннера глаза были черные, как лакрица. Эрик выглядел так, будто ему хотелось плюнуть мне в лицо. Я поудобнее устроился на диване и стал наблюдать за Киннером. Ему это не понравилось. Он ни разу не взглянул на меня, но я это знал. И он знал, что я это знаю. В настоящий момент ему вообще ничего не нравилось — от моего неожиданного появления до моей расслабленной позы, — однако он был вынужден играть со мной роль давнего знакомого, причем не для того, чтобы не потерять лицо перед своими приятелями, а просто потому, что, как я догадывался, был озадачен. Так что у него оставалась только одна линия поведения. Правда, не скажу, чем именно он был озадачен: тем, что какой-то лондонец выставил его шофера идиотом, или чем-то другим.
Сидевшая рядом со мной девица спросила:
— Ты знаком с Лесом Флетчером, да?
— Я на него работаю.
— Вот как?
— Да.
Она улыбнулась умно-знающе-пренебрежительной улыбкой. Я уж было решил, что беседа закончилась, когда она вдруг опять заговорила:
— Я тоже его знаю.
— О, вот как?
— Да.
— Нет, серьезно?
— Да, — ответила она. — Мы виделись с ним в прошлом году.
— Ну, рассказывай, — заинтересованно сказал я.
— Когда он приезжал по делу.
— Да?
— Да. Он приезжал к мистеру Киннеру.
— Не может быть!
— Может. И мы вместе проводили время.
— Ну и ну!
— Да, пока он был здесь.
— Пока он был здесь?
— Он был здесь четыре дня. Около того.
Я покачал головой, показывая, что мне ужасно трудно поверить в ее слова. Она опять уткнулась в свой стакан.
— Ставлю на кон, — сказал приверженец резиновых сапог. — Мне две.
Седой Парик дал ему две карты. Следующим был Крыса. Он целую вечность таращился на свои карты и наконец сказал:
— Я возьму четыре.
— Три сейчас, одну потом, — сказал Седой Парик, сдавая ему карты.
Сам Седой Парик взял три. Киннер поглаживал усы.
— Ну, прямо не знаю, — говорил он. — Что делать? Что делать? Эх, оставлю все как есть.
Крыса пристально посмотрел на него, Седой Парик сухо улыбнулся.
Резиновые Сапоги сказал:
— Чертов стервец.
— Вот и платишь за то, чтобы все знать, — сказал Киннер. — Правда, Джек?
— Правда, — ответил я. — Если на это есть деньги.
— Кажется, ты говорил, что скоро поедешь, — заявил Резиновые Сапоги.
— Скоро, — заверил его я. — Сразу после того, как ты проиграешь. Ждать осталось недолго.
Резиновые Сапоги долго и внимательно глядел на меня.
— Умный нашелся, да? — сказал он.
— Смотря с кем сравнивать, — отпарировал я, отвечая на его взгляд.
Резиновые Сапоги собирался что-то сказать, но ему помешал Киннер:
— Гарри, не люблю подгонять, но ты не мог бы назвать свою ставку?
Резиновые Сапоги на минуту отвел от меня взгляд и выдвинул на середину стола десятку. Он хотел снова обернуться, но его отвлек Крыса, принявшийся тасовать карты.
— Великий боже, — вздохнул Резиновые Сапоги. — Только не начинай снова.
Крыса нервно заерзал на стуле.
— Ну… — промямлил он.
— Каждый раз, черт побери, — возмущался Резиновые Сапоги, — каждый раз он мешает. А рискует, только когда у него есть больше, чем «полный дом». Проклятье, Сирил, зачем ты зовешь его играть?
— Гарри, — сказал Киннер, — как бы он ни играл, он не проигрывает так, как ты.
Резиновые Сапоги помрачнел. Седой Парик положил на кон десятку. Они сделали пару кругов, бросая десятки, пока наконец Киннер не сказал:
— Ну, ребята, не знаю. Посмотрим, как мы все себя чувствуем. Отвечаю десяткой и поднимаю до пятидесяти.
— Чего? До пятидесяти? — встрепенулся Резиновые Сапоги.
— Верно, Гарри, — подтвердил Киннер. Резиновые Сапоги отсчитал пятьдесят фунтов и сделал ставку. Седой Парик, улыбаясь самому себе, сделал то же самое. Киннер поставил пятьдесят, а потом, с тщательно рассчитанной драматичностью, еще пятьдесят.
— Что это? — заволновался Резиновые Сапоги.
— Это, Гарри? Еще пятьдесят фунтов — пять банкнот по десять фунтов.
— Значит, всего сто?
— Всего сто, Гарри.
Резиновые Сапоги посмотрел на деньги, потом на свои карты, лежавшие картинкой вниз. Ему до смерти хотелось еще раз взглянуть на них, дабы проверить их достоинство. Ему удалось сдержаться, и он даже ухитрился положить на кон сотню, не разорвав купюры на мелкие кусочки.
Седой Парик воспринял ситуацию с той же улыбкой, покачал головой и положил на стол свои карты. Киннер поджал губы, набрал в грудь побольше воздуха и заглянул в свои карты. Резиновые Сапоги ухитрился не забарабанить пальцами по столу. Наконец Киннер решил закончить спектакль.
