подругу, которая поймет его и добавит к его мощному и мужественному таланту недостающий ему легкий, нежный оттенок женственности. Пора сознаться, что Лулу надоела ему почти так же, как Клео. Он мысленно рисовал себе образ этой подруги — быть может, пианистка Шатоквы или певица-сопрано, чревовещательница, исполнительница сольных номеров на музыкальной пиле… Неожиданная и волнующая встреча в янтарном освещении парусинового шатра… Встреча двух родственных, чистых и одиноких душ, словно после долгой разлуки…
И он, конечно, нашел.
Высокофилософская лекция Элмера, озаглавленная: «Остановись, молодежь!» — с поучительными высказываниями о пользе трезвости, целомудрия, трудолюбия и честности; с возвышенно-поэтическим гимном Любви (единственному светозарному лучу, что пробивается из-за темных туч жизни, утренней звезде и вечерней), с рассказом о том, как он, Элмер, спасал от пьянства и безбожия своего товарища по колледжу некоего Джима, — эта лекция вошла в золотой фонд классических шедевров Шатоквы.
А потом — никому в Созвездии Талантов, кроме, пожалуй, одного латышского джентльмена, не знавшего ни одного слова по-английски и исполнявшего народные песенки на стаканах с водой, не удалось так ловко, как Элмеру, обойти вопрос о Ку-Клукс-Клане.
В те дни новый Ку-Клукс-Клан — организация, объединяющая отцов, младших братьев и служащих тех, кто преуспел в жизни и стал членом Ротари-клуба, — как раз начал становиться политической проблемой. Многие из достойнейших священников — методистов и баптистов — поддерживали Ку-Клукс- Клан и сами пользовались его поддержкой, да и сам Элмер горячо разделял принципы Ку-Клукс-Клана: поставить на место всех иностранцев, евреев, католиков и негров, которым в Америке не место, — вообще дать возможность стопроцентным протестантам, вроде Элмера Гентри, спокойно править страной.
А между тем он заметил, что в крупных городах даже среди методистов и баптистов встречаются люди — известные и уважаемые богатые люди, которые считают, что человек может быть евреем и все же оставаться при этом американским гражданином. И он решил, что истинно американской и в то же время гораздо более надежной тактикой в этом вопросе будет тактика уверток, и потому везде пользовался обтекаемо-примирительной формулировкой, суть которой сводилась к следующему:
— В отношении религиозных, политических и общественных организаций я отстаиваю право каждого гражданина нашей свободной страны создавать вместе со своими согражданами таковые, когда и как ему угодно и для любой угодной ему цели. Но я равным образом отстаиваю право всякого другого свободного американского гражданина требовать, чтобы подобные организации не заставляли его менять в угоду им свой образ мыслей или — если того не требуют соображения нравственного порядка — свой образ действий.
Такой подход к делу устраивал и Ку-Клукс-Клан и противников Ку-Клукс-Клана, и все единодушно восхищались глубокомыслием Элмера Гентри. С шумом и треском прибыл он в городок Блэкфут-Крик, штат Индиана, и местный комитет доверил принять знаменитого собрата священнику-методисту, некоему Эндрю Пенджилли.
Всегда немного одинокий, затерявшийся в бесконечных лабиринтах своих мистических дум, старый Эндрю Пенджилли чувствовал себя еще более одиноким с тех пор, как его покинул Фрэнк Шаллард.
Услышав о приезде преподобного Элмера Гентри, мистер Пенджилли прошелестел на заседании местного комитета, что будет рад принять у себя мистера Гентри, избавив его от необходимости терпеть все прелести деревенской гостиницы.
Он читал, что мистер Гентри — великолепный оратор, бесстрашный борец с Грехом. Мистер Пенджилли вздохнул. Ему самому почему-то никогда не удавалось обнаружить поблизости особенно много Греха. Что ж, это его вина. Глупый старый мечтатель. Зато теперь его дом — скромную обитель тихого деревенского cure — почтит своим присутствием сам архангел Михаил в сверкающих доспехах…
После вечерней лекции Шатоквы, сидя в лачуге мистера Пенджилли, Элмер любезно удостоил хозяина беседой.
— Так вы говорите, брат Пенджилли, что слышали о нашей работе в Уэллспринге? Но так ли мы близки сердцам слабых и несчастных, как вы вот здесь? О нет. Мне думается иной раз, что первое мое пасторство в городке, еще меньшем, чем этот, было во многих отношениях гораздо более плодотворно, чем вся эта хлопотливая сумятица в большом городе. Но даже и то, что действительно удается осуществить, вовсе не моя заслуга. У меня такие великолепные, такие трогательно-преданные помощники: младший пастор мистер Уэбстер — такой святой человек и вместе с тем превосходный работник, и мистер Уинк, и дьяконисса мисс Уизиджер, и мой секретарь милая мисс Бандл — что за верная душа, что за труженица… О да, воистину господь печется обо мне. Ну и, надо признать, что… м-м… имея таких людей, которые по- настоящему преданы работе, мы и вправду сумели кое-что осуществить по милости и с помощью божией. Вот, например, открыли курсы по декорированию витрин, причем единственные в своем роде и не только в Соединенных Штатах, но, вероятно, в Англии и Франции тоже. И уже видны результаты — отличные результаты: во-первых, целому ряду наших достойных молодых прихожан повысили жалованье, а кроме того, куда более бойко пошла торговля в городе, гораздо красивее стали витрины, а вы знаете, насколько это украшает улицу! Ну и, надо признать, наплыв прихожан все возрастает. На последней воскресной проповеди в Зените у меня было свыше тысячи ста человек, и это летом! А в разгар сезона нередко набирается около тысячи восьмисот душ, хотя помещение рассчитано всего на тысячу шестьсот. И не боясь показаться нескромным, — я тут, собственно, ни при чем, это все методы нашей работы, — думается, что можно смело сказать: каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок уходит от нас счастливым и в то же время с солидной порцией духовной пищи, которой им хватает на всю неделю. Видите, в чем дело, ну, во-первых, я, конечно, даю им в проповеди хороший заряд старых добрых евангельских истин, а потом вовсе не стесняюсь резать правду прямо в лицо и напоминать об ужасных последствиях греха, невежества и духовной лености. Да, сэр! Никакого замалчивания ужасов стародавнего испытанного ада — по крайней мере, в
— Мистер Гентри, — сказал Эндрю Пенджилли, — отчего вы не верите в бога?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Единственным, что еще удерживало Фрэнка Шалларда в лоне церкви, была, как ему казалось, дружба с доктором Филиппом Мак-Гарри из Арборской церкви. Что же касалось его толстушки Бесс и трех чинных отпрысков, их он горячо любил, а еще больше жалел и в общем не сомневался, что сможет их содержать, работая и в другом месте.
Мак-Гарри не мог похвастаться ни выдающейся ученостью, ни блистательным красноречием, ни особыми добродетелями, но в нем удачно сочетались доброта, здоровый юмор, стремление к справедливости, подкрепленное здравым смыслом, и именно те черты настоящего товарища, которые Профессиональные Добродеи города Зенита — будь то лица духовного звания или обувные фабриканты — столь тщетно и кощунственно пытались изобразить шумными возгласами, громоподобными раскатами хохота и дружескими похлопываниями по плечу. Женщины доверялись его силе и чувству чести; дети не стеснялись
